— Без меня ты — никто. Подпишешь расписку — получишь деньги, не подпишешь — иди к своей мамочке, пусть «тёща» научит тебя считать.
— Открой дверь, Артём. Я не подписываю эту мерзость. Открой, говорю! Открой немедленно!
— Ещё и командует. Забавно. Вот ручка, вот бумага. Хочешь хлеба — распишись.
— Это не хлеб, это ты. И пахнешь ты гнилью.
Пару дней утром.
— Вставай, уже девять, — тихо произнесла Оля, обхватывая ладонями горячую кружку. — Завтрак остывает.
— Завтрак у меня на карте, — криво усмехнулся Артём, не отрывая взгляда от телефона. — А твой «завтрак» — это тостер, который я купил.
— Кофе остывает. — Она придвинула кружку ближе к мужу.
— Ещё и на кофе претендуешь? Как трогательно. Составишь отчёт, куда потратила деньги, что дал на неделю — получишь на продукты.
— Я куплю то, что необходимо. — Её голос остался ровным. — У нас заканчиваются молоко и рис.
— У меня заканчивается терпение, — он покачал ногой, — моё и чужое. Кстати, твоя свекровь вечером зайдёт. Приведи дом в порядок, а то Нина Петровна не любит, когда дом выглядит как руины.
— Я весь вчерашний день убиралась.
— Видел. Пыль на полке взглядом вытерла. Браво.
— Перестань.
Терпеть эти колкости Оля начала полгода назад, когда Артём вдруг решил, что ведение семейного бюджета — исключительно его прерогатива. Сначала он убедил её уволиться с должности дизайнера, пообещав полную финансовую поддержку. «Зачем тебе этот стресс? Я зарабатываю достаточно для нас обоих», — говорил он тогда. Оля поверила. Её место тут же заняли — перспективные вакансии не ждут.
— О, а вот и тон повысился. Что дальше? Слёзы? Давай, это экономит время.
— Хватит. — Она отставила кружку. — Дай денег на перевозку — Лена должна забрать май старый стол.
У Оли не было собственных денег уже четыре месяца. Артём выдавал строго определённую сумму на продукты, требуя отчёт за каждую потрачённую копейку. Её просьбы о деньгах на одежду, парикмахера или встречи с подругами встречались холодным молчанием или язвительными замечаниями о «неэффективных тратах».
— Какая «свояченица»? Та, что учит жизни по цитатам из блогеров? Пусть продаст свои цитаты и купит себе стол.
— Лена попросила и я отдаю ей стол.
— А я отвечаю по-деловому. Есть список приоритетов. На первом месте — я. На втором — я. На третьем — налоги, которые я плачу один. А ты — где-то в разделе «прочее».
— В разделе «прочее» я пока готовлю, стираю, жду, когда ты перестанешь быть злым.
— Я не злой, я рациональный. Ты — зависимая. Конечно, проще назвать это «ожиданием».
Систему полного финансового контроля Артём выстроил постепенно. Сначала предложил «оптимизировать расходы» — завёл таблицы трат, начал анализировать каждый чек. Потом стал выдавать деньги порциями, «чтобы не тратились бездумно». Оля не сразу поняла, что попала в ловушку.
— Я ищу работу, — сдержанно произнесла она. — Вчера собеседование сорвалось из-за твоего звонка.
— Как мило перекладываешь ответственность. Я позвонил — и от того твой талант не поместился в маленький офис? Женщина, ты смешна.
— Я человек, Артём.
— Ты мой проект.
— Я не проект.
— Ещё как. Ты — инвестиция с отрицательной доходностью.
— Не смей так говорить.
Всё больше Олю раздражала эта привычка мужа сводить любые отношения к денежным терминам. Он словно забыл, что за цифрами стоят живые люди с их чувствами и потребностями.
— Привыкай к цифрам, они честнее людей.
***
Спустя час.
— Ты опоздала, — шёпотом сказала Оля сестре у дверей подъезда. — Он опять с ключом играется.
— Дай сумку. — Лена протянула руки. — Тяжело?
— Нормально.
— Где он?
— Дома. Настроение скверное.
— Я могу поговорить с ним.
Лену в Артёме раздражало всё: его показная щедрость в присутствии посторонних и скупость в быту, манера превращать любой разговор в лекцию о финансовой грамотности, неприкрытое презрение к тем, кто зарабатывал меньше.
— Не надо злить его. Лучше тихо вынесем стол.
— Ладно. Но если он начнёт, я не буду молчать.
— Пожалуйста. — Оля кивнула. — Мама тоже подойдёт?
— Она уже на остановке. Сказала: «Буду рядом, но вмешиваться не стану без твоего разрешения».
— Спасибо.
Дверь распахнулась, Артём появился в проёме, склонив голову набок.
— А-а-а, фуршет из коробок! Какая прелесть. И в придачу — бесплатные советы от родственницы.
— Мы забираем стол, — спокойно произнесла Оля.
— Мы? Мы — это кто? Дружный хор незваных спасительниц? Маркетинг жизни: «Семейный комплект — свояченица плюс тёща, скидка на мозги сто процентов».
Артём постоянно острил, словно участвовал в каком-то соревновании на лучшую колкость. Эти шутки были его способом показать превосходство, напомнить окружающим, кто здесь главный и кто контролирует ситуацию.
— Не остри, — Лена подняла ящик. — Помоги лучше.
— Я? Я нанимаю грузчиков. Но вы же гордые. Давайте, сломайте спину, может, поумнеете.
— Артём, — тихо проговорила Оля, — не хочешь помогать — отойди.
— Сначала скажи «пожалуйста». А потом ещё раз.
— Пожалуйста.
Оле стало стыдно перед сестрой. Она понимала, как это выглядит со стороны — взрослая женщина вымаливает разрешение вынести собственные вещи.
— Ещё раз.
— Пожалуйста, отойди. — Она посмотрела прямо в глаза мужу. — Нам надо идти, а не выслушивать твоё нытьё.
— Вам всегда «надо». А мне «надо», чтобы этот цирк исчез.
— Мы быстро.
— Тёща придёт? — Жена кивнула. — Прекрасно. Пусть посмотрит, как её дочь берёт без спроса.
— Это мой стол и мои инструменты. Почему я должна спрашивать у тебя разрешения?
— Куплены на мои деньги. Значит — мои игрушки, моя песочница.
Артём считал, что раз он единственный источник доходов в семье, то автоматически становится владельцем всего, что покупается. Даже подарки жене, по его логике, оставались его собственностью.
— Не лги, — Лена резко поставила ящик. — Вещи Оли — Олины.
— О, эксперт объявился. А где моя дипломированная сестра? Пусть объяснит вам про моральный долг.
— Насколько помню, Ира придёт вечером, — отрезал он сам себе. — И объяснит всем, что честь — не товар.
— Ира вечно объясняет, — тихо заметила Оля, — только потом уходит, хлопая дверью. И так всегда.
— Потому что у неё есть совесть, — ухмыльнулся он. — Редкая вещь в этом семейном секонд-хенде.
— Прекрати.
Лена видела, как Артём методично уничтожает в Оле всё живое. Ему было выгодно держать жену в финансовой зависимости — так проще контролировать, манипулировать, ощущать власть.
— Или скажи прямо: тебе выгодно держать Олю на коротком поводке. Всё просто, да?
— Тебе выгодно строить из себя героиню на её фоне. Всё просто, да?
— Я не геройствую.
— Тогда не путайся под ногами и не рассуждай о выгоде. В этой сфере я профессор.
— Дай пройти. — Оля обошла мужа. — Мы уже выносим.
— Проносите. Счёт за стол и инструменты, а также моральный ущерб пришлю позже. Бюджет — моя стихия.
В этот момент Артём испытывал почти физическое удовольствие от собственной власти. Ему нравилось ощущать себя режиссёром чужих жизней.
— Возьми свою стихию и заткнись, — сорвалась Лена. — Ты отвратителен.
— Прекрасная риторика. Так и запишем: «свояченица — лексикон окраин». Браво.
В проёме показалась Марина Александровна.
— Здравствуйте, — произнесла она ровно. — Я зайду на минуту?
— Вход платный, — не поднимая глаз, отозвался Артём.
— Я не шучу.
— И я не шучу.
— И я не пришла шутить.
— Заметил. Вы пришли навешивать медали на дочку. Рано, ещё не за что. Она не умеет даже счёт вести.
— Она умеет быть человеком.
— Человеком. Прекрасное слово.
— Ты стал вдвое холоднее, — Марина устало оперлась о стену. — Хватит насмешек. Мы вынесем вещи и уйдём. Не провоцируй.
— Я провоцирую? — Он поклонился. — Берегу своё от тех, кто не умеет ценить.
— Мы уйдём, — сказала Оля. — Мам, не задерживайся.
— Я с вами.
— Зачем? — Артём вздохнул. — «Я с вами, я с вами…» Идите уже.
Его бесило в жене именно это — покорность, готовность всё прощать, неспособность дать отпор. А в тёще раздражала противоположность — твёрдость характера, которой так не хватало Оле.
***
Спустя несколько дней после скандала дом казался музеем разбитых надежд. Золовка Ира сидела на подлокотнике кресла, вытянув длинные ноги, и смотрела на невестку с той осторожностью, с какой смотрят на хрупкие вещи.
— Ты почему не пришла на день рождения бабушки? — спросила она негромко. — Она плакала.
Оля методично вытирала руки кухонным полотенцем — движения медленные, отточенные, словно ритуал.
— Потому что у нас ссора. Я не хотела театра при всех.
— Театр всё равно был, — Ира поправила волосы. — И ты его пропустила. А мог бы быть шанс поговорить.
— Я устала говорить.
— Ты никогда не кричишь.
— Это не всегда слабость.
— Иногда — да.
Оля села напротив золовки, и в её глазах мелькнула усталость — не физическая, а душевная, копившаяся месяцами.
— Ира, ты ведь видишь, во что это всё превращается?
— В карикатуру, — кивнула та. — Где один такой правильный, что хочется закричать, а другая такая терпеливая, что хочется встряхнуть. Я устала быть переводчиком между вами.
Ирина знала своего брата лучше других. В детстве он мог час торговаться с матерью из-за лишних десяти рублей на карманные расходы, а потом тратить их на ерунду — просто чтобы доказать, что может. Позже эта особенность превратилась в систему: он контролировал не деньги, а людей через деньги. И золовка видела, как эта система пожирает Олю по кусочкам.
— Не будь переводчиком, — тихо попросила Оля.
— А кто будет? Моя мать? Она занята тем, чтобы не думать. Ну, знаешь, свекровь и её вечные «так надо».
— Не ругай свою мать.
— Я её не ругаю. Констатирую. Она любит, как умеет — приказами. Он любит, как умеет — деньгами. А ты любишь, как умеешь — молчанием.
— Я люблю без унижения, — Оля улыбнулась безрадостно. — Не всегда получается.
— Он тебе сейчас сколько даёт? — спросила Ира прямо.
— Не твоё дело…
— Моё! Если ты моя семья — моё. Он торгуется? Выдаёт порционно?
— Ты сейчас не помогаешь.
— Я пытаюсь понять масштаб катастрофы. Я устала видеть, как он откусывает у тебя всё понемногу. Вчера он сказал мне: «Если Оля хочет денег — пусть устроится на работу». Я ответила: «Она пытается». Он: «Пусть ещё старается». Я хотела ему дать пощёчину.
— Не надо.
— Надо было.
— Ира.
— Ладно. Что делать?
— Дышать. И собираться.
— Куда?
— Не сейчас.
— Когда? Пока из тебя не выжмет все соки? Сперва приказывает тебе уволиться и сидеть дома, но денег не хочет давать, думает, ты домашний питомец, а когда стала требовать — заявил, чтобы сама на себя зарабатывала. Это что такое?!
Оля закрыла глаза. Она вспомнила свою прежнюю должность старшего менеджера в рекламном агентстве — перспективную работу, которую любила. Собственный кабинет, проекты, командировки. Зарплата была вполне приличной, и она планировала карьерный рост. Но Артём настаивал: «Зачем тебе эта беготня? Я обеспечу семью. Сиди дома, занимайся хозяйством». Он говорил это так убедительно, с такой заботой в голосе, что она поверила. А через неделю после её увольнения её место заняли, и дорога назад оказалась заблокированной.
— Хорошо. Я рядом, — сказала Ира. — Но учти: в какой-то момент я перестану защищать брата. Он не мальчик.
— Он не мальчик, — повторила Оля. — Он упрямый и скупой мужчина.
— Он точно скупой.
Ирина помнила, как в студенческие годы Артём мог неделю есть одну гречку, чтобы купить себе дорогие кроссовки, но при этом не давал ей даже сто рублей на проезд. «Заработай сама», — говорил он и искренне не понимал, почему это кого-то обижает.
— Он — мой муж.
— Пока, — Ира встала. — Но это слово не обязано быть гвоздём. Это слово может быть дверью.
Ира намекала на то, что брак — не пожизненное заключение. Что можно выйти из отношений, которые стали тюрьмой.
— Я подумаю.
— Думай быстрее. И да, приходи завтра к бабушке, хотя бы на пять минут. Она скучает.
— Приду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Хорошо. Я поехала. И, Оля… не позволяй ему превращать твою жизнь в таблицу «расход-приход».
— Стараюсь.
Оля осталась одна и подумала о завтрашней встрече с работодателем. Она была готова идти даже продавцом в магазин — лишь бы начать зарабатывать и вернуть себе хотя бы крупицу независимости.
***
Вечером Артём вернулся.
— Куда ты дела мою куртку? — резко спросил он в прихожей, сжимая в руке телефон. — Я не могу её найти.
— Куртка на крючке справа, — Оля завязывала пакет с мусором.
— Справа у тебя всё — «надеюсь», а слева — «попробую». О, нашёл. Молюсь, чтобы найти и твою ответственность. А то скоро придётся и её по чекам искать.
— Ты опять поздно?
— Я своевременно. Это ты всё делаешь вне графика. Например, дышишь не по расписанию.
— Зачем ты мне с утра переслал список покупок, а потом заблокировал карту?
— Чтобы ты наконец-то прочитала список, а не пошла «почуять, что надо».
— Там даже хлеба не было.
— Потому что я уже купил хлеб.
— А молоко?
— Пей воду. Вода полезна и бесплатна.
— Для меня бесплатное не значит полезное.
— О, лозунги. Скажи ещё: «Я не товар». Я это уже слышал.
— Потому что это правда.
Оля вспомнила, как всё началось. Сначала Артём просто просил показывать чеки — «для семейного бюджета». Потом стал комментировать покупки: «Зачем такой дорогой йогурт? Есть же дешевле». Следом пришли списки разрешённых трат, а затем — ежедневные отчёты. Но самое страшное было не в деньгах, а в том, как он это подавал — с усмешкой, с превосходством, словно она была не женой, а нерадивым подчинённым.
— Правда в твоем исполнении — это занавес, который закрывает пустую сцену.
— Ты продолжаешь издеваться. Зачем?
— Потому что ты любишь драмы, а я — комедии положений. И у нас сериал. Кстати, сегодня к нам зайдёт твоя свекровь. Она привезёт новый набор кастрюль. Ты хоть знаешь, как обращаться с кастрюлями?
— Я не маленькая.
— Ты нежная. Ты спотыкаешься там, где половина мира бежит.
— Я не спотыкаюсь. Я выбираю шаг.
— Выбирай быстрее.
— Мы вечером поговорим.
— О, будут «трудные разговоры»? Я приготовлюсь. Надену шлем. И охладитель для кошелька.
— Не превращай всё в деньги.
Оля вспомнила тот день, когда Артём впервые заставил её отчитываться за собственные расходы в их же доме. Тогда она ещё работала, и у неё были свои деньги, но он сказал: «Если живёшь со мной — уважай мои правила». А правила оказались просты: всё, что она тратила, должно было проходить через его одобрение.
— Это ты всегда пытаешься вытянуть из меня эмоции. А я — из тебя цифры. Равноправие.
— Равноправие — это не подачки.
Под подачками Оля имела в виду те жалкие суммы, которые Артём выдавал ей на личные нужды — как милостыню, с видом благодетеля.
— Равноправие — это когда оба приносят на стол. А ты приносишь тишину.
— Я приношу дом.
— Дом стоит денег.
— Дом стоит уважения.
— Уважение зарабатывают, — он застегнул куртку. — И, кстати, твоя мама сегодня звонила. Спросила, почему я не дал тебе денег на сапоги. Я ответил: «Потому что она носит мой характер на босу ногу». Смешно?
Артём действительно гордился своими колкостями. У него даже был специальный блокнот, куда он записывал особенно удачные, на его взгляд, фразы. Вечерами он их перечитывал и улыбался, как автор, довольный своим творчеством.
— Ты мерзкий.
— И меткий. До вечера, любимая.
— Не называй меня так.
— Зачем ты лишаешь себя красивых слов? Это единственное, что тебе достаётся бесплатно.
— Я ухожу, — она взяла пакет. — Мне надо выбросить мусор.
— Это символично, — он открыл дверь. — Давай, тренируйся выбрасывать.
***
Спустя несколько часов после утренней ссоры тишина в доме была нарушена звуком ключа в замке.
— Я по пути зашла в пекарню, — сказала свекровь, входя в кухню с белой коробкой в руках. — Взяла торт с вишней. Артём любит.
Оля заметила, как естественно прозвучало это «Артём любит» — не «вам», не «для семьи», а именно ему. Словно она, жена, была лишь промежуточным звеном между свекровью и сыном.
— Спасибо, — Оля убрала со стола крошки от завтрака. — Сейчас чайник поставлю.
— Ты стала мало говорить, — замечание Нины Петровны прозвучало скорее как диагноз, чем беспокойство. — Это невежливо.
— Устаю.
Оля действительно устала — от необходимости оправдываться за каждый рубль, потраченный без разрешения, от взглядов, оценивающих её как неудачное приобретение, от постоянного ощущения, что она гость в собственном доме.
— Устают все. Женщина должна держать семейный очаг.
— Я держу.
— Недостаточно крепко. Слышала, ты с сестрой вынесли письменный стол? Зачем?
— Он мой.
— Всё в этом доме принадлежит Артёму.
Оля замерла, держа в руках чайные чашки. Вот оно — то, что её так раздражало в свекрови. Эта уверенность, что женщина может существовать только как приложение к мужчине, что у неё не может быть ничего своего.
— Здесь вложено много моего труда, — тихо сказала она.
— Труд — это хорошо. Но ты должна понимать своё место.
— Я понимаю своё достоинство.
— Достоинство — красивое слово для книг. В жизни важнее умение договариваться, — Нина Петровна машинально поправила край скатерти. — Я не хочу, чтобы вы ругались. Но Артём переживает. Его надо беречь.
— Его берегут все. А кто позаботится обо мне?
Оля не ожидала, что произнесёт это вслух. Ей хотелось спросить: неужели моя усталость, мои переживания, мои потребности настолько незначительны, что о них даже говорить неприлично?
— Ты молодая, тебе проще справляться. Не корчи обиженную мину.
— Я ничего не корчу.
— Ты не слушаешь советы. Твоя золовка говорила — ты обещала навестить бабушку и не пришла.
— Я приду.
— Обещать — не значит выполнять.
— Выполню.
— Посмотрим, — Нина Петровна окинула взглядом кухню. — У вас здесь пусто. Даже соли осталось на донышке. Ты не умеешь планировать хозяйство.
— Я учусь.
— Учись быстрее. Ты живёшь с человеком, у которого в голове всё разложено по полочкам. Это большая удача. Он всех вас выведет в люди.
— Из чего выведет?
— Из нищеты духа. Ты же из семьи, где всё строится на эмоциях. Эмоции — прекрасная вещь, но жить надо с умом.
Нина Петровна вспомнила собственную молодость, когда после войны каждая копейка была на счету, когда приходилось выбирать между хлебом и молоком для ребёнка. Тогда она научилась считать каждый рубль, планировать каждую покупку. И эта привычка спасла её семью от многих бед. Боль научила её быть сильной — разве это плохой урок?
— Мы умеем жить достойно, — раздался голос от входа.
Марина Александровна стояла в дверях, и по её лицу было видно, что она слышала разговор.
— Садитесь, Марина, — холодно кивнула Нина Петровна. — Вишня была по скидке.
— Мы покупаем хорошие продукты и без скидок, — Марина подошла к дочери. — Доченька, как дела?
— Нормально, — Оля поправила выбившуюся прядь.
Ей стало неловко перед матерью — ведь та видела, в какую игру её заставляют играть, видела, как её, взрослую женщину, отчитывают за каждый неверный шаг.
— Чай будете?
— Конечно, — ответили обе женщины почти одновременно.
— Скажу прямо, — Марина Александровна села за стол. — Вы ломаете мою дочь.
— Ваша дочь слишком мягкая, — отозвалась Нина Петровна. — Жизнь её закалит.
— Ей больно от ваших методов закаливания.
— Боль — отличный учитель.
Нина Петровна вспомнила, как в молодости её собственная свекровь заставляла переделывать борщ по три раза, как заставляла экономить на всём, даже на мыле. Тогда казалось — издевательство. Но потом, когда грянули трудные времена, именно эти навыки помогли выжить.
— А доброта разве хуже? — возразила Марина Александровна.
— Вы её балуете.
— А вы подавляете.
— Я воспитываю.
— Вы дрессируете.
— Не нужно повышать голос.
— Я говорю достаточно громко, чтобы вы наконец услышали, — Марина Александровна взяла чашку. — Прекратите оправдывать жестокость словом «практичность». Это обыкновенная трусость.
— Это жизненный опыт.
— Это страх потерять сына, если у вас не будет денег для удержания его рядом.
— Не вам меня судить.
— И не вам — мою дочь.
— Хватит! — Оля не выдержала. — Я устала слушать вас обеих! О чём вы спорите? О вишнёвом торте? О цене соли? Я каждое утро просыпаюсь с мыслью о том, как прожить день, чтобы меня не унижали! И мне всё равно, как вы назовёте свои методы — жизненным опытом или материнской заботой. Это МОЯ жизнь! Перестаньте тащить меня в разные стороны!
Она ударила ладонью по столу, чашки звякнули.
— Вот видите, — тихо произнесла Нина Петровна. — Начались истерики.
— И правильно, — мать положила руку на плечо дочери. — Пора тебе заговорить в полный голос.
— Извините, — Оля переводила дыхание. — Не хотела срываться…
— Ты не срывалась, — мягко сказала Марина Александровна. — Ты просто сказала правду.
— Сейчас придёт Артём, — свекровь поднялась. — Он не переносит конфликты. Мне лучше уйти.
— Он вообще никого не переносит, кроме собственного отражения в зеркале. Уходите, — сказала Марина Александровна. — Я останусь с дочерью.
— Уходите обе, — прозвучало от входа. — Я вернулся раньше обычного. Какой замечательный хор голосов.
Артём стоял в дверях с насмешливой улыбкой.
— Мы просто разговаривали, — Оля посмотрела на мужа. — В этом нет ничего предосудительного.
— Нормально — когда говорю я, а вы выполняете, — он усмехнулся. — Или хотя бы делаете вид, что слушаете. А сейчас вы устроили конгресс двух школ жалобщиц.
— Тебе не стыдно так говорить? — встала теща.
— За что мне стыдиться? За то, что навожу порядок в хаосе? Самые успешные люди — управленцы. Я управляю вашей семейной неразберихой.
— Ты и есть главная проблема, — сказала Оля. — Не управленец.
— Я — решение всех проблем. Без меня ты — ноль. Слишком точная математика? Извините.
— Убирайся из кухни, — теща сжала губы. — Ты ведёшь себя как капризный ребёнок.
— О, я снова в детстве! Где моя любимая игрушка? Где моё лакомство под названием «компромисс с совестью»?
Артём достал из кармана небольшой блокнот и что-то быстро записал. Эта фраза ему понравилась.
— Замолчи и выслушай меня, — резко потребовала Оля. — Я устала. Я не твоя экономная домработница. Я не твой бизнес-проект. Я живой человек. Я не буду отчитываться за каждую буханку хлеба. Я не принимаю подачки. Я не подпишу ни одной твоей бумажки.
До сих пор Оля сдерживалась, надеясь, что это временно, что Артём поймёт, как больно ей от его контроля. Но сейчас она поняла — он не изменится, потому что не видит в ней человека.
— Бумажки? — он прищурился. — А, ты про расписки? Это было мило с твоей стороны. Хочешь повторить спектакль? Подпишешь — получишь карманные деньги.
Артём украдкой глянул на мать, и та одобрительно кивнула. Его методы работали безотказно.
— Ещё раз предложишь — я уйду.
— Уйдёшь? Куда именно? В свои розовые мечты? К мамочке? К блестящей карьере швеи-надомницы? Уходи. Двери нараспашку, если сможешь найти ключи.
— Я найду выход, — сказала Оля. — И без твоих ключей.
— Катись отсюда, — презрительно бросил он. — А я пойду в душ. Моё время стоит денег.
Артём был доволен собой — он снова доказал своё превосходство, снова поставил всех на место. Вот что значит быть настоящим мужчиной.
***
На следующий день, ближе к вечеру, в квартире собрались три женщины.
— Я больше не могу так жить, — Оля сидела на краю кровати, сжимая в руках блокнот с записями Артёма, который случайно забыл на тумбочке.
— Хорошо, — Лена отложила телефон. — Собираем вещи, документы…
— Не надо юридических терминов. Я не хочу превращать это в судебный процесс. Я просто хочу от него избавиться.
— Тогда бери сумку, бери себя и поехали ко мне.
— А если он начнёт…
— Если он начнёт — я с ним поговорю. Но не так, как ты. Если понадобится, дам ему в нос. Он мне никто. Не возражаешь?
Лена кипела от ярости, вспоминая, как Артём унижал её подругу, как заставлял отчитываться за каждую копейку.
— Нет, не возражаю. Уже не возражаю. Он умеет говорить так, что я потом виню себя во всём.
Оля вспоминала их разговоры — как искусно Артём переворачивал ситуацию, как после каждого спора она ощущала себя неблагодарной, глупой, неправой.
— А я буду говорить так, что ты вспомнишь о своих силах.
— Я боюсь, — честно призналась Оля.
— Боялась — и хватит. Вставай.
***
В проёме спальни возник Артём — небрежно одетый, в мятой футболке, с выражением превосходства на лице.
— Что за сборище? — окинул он взглядом троицу женщин. — У нас сегодня клуб анонимных неудачниц?
— Мы собираем вещи, — коротко ответила Лена.
— Куда? В светлое будущее? — Артём усмехнулся собственной остроте, мысленно отметив её для записи в блокнот. — Оно, кстати, лежит у меня в кармане.
— В нормальную жизнь, — резко возразила Оля, — где моя жизнь не измеряется литрами молока и копейками за хлеб.
— О, лозунги пошли! Что дальше? Марш на Капитолий? — Артём загородил проход. — Береги голос, дорогая. Он закончится раньше, чем мои средства на карте.
— Отойди.
В комнату вошла Ирина — решительная, собранная, с немигающим взглядом.
— Освободи проход, братец, — её тон не терпел возражений.
— А вот и третья! — театрально воскликнул Артём. — Где четвёртая? Тёща дома сериалы смотрит? Или свекровь стратегию разрабатывает?
— Никто нас не посылал, — Ирина приблизилась к нему. — Мы сами не можем больше наблюдать за твоим цирком.
— Жаль. А я надеялся на программу «Любовь наперекор здравому смыслу».
— Мы действительно любили тебя, — тихо произнесла сестра. — Но теперь ты словно чужой. Ты забыл, что деньги — это не лицензия на унижение.
— Деньги — основа существования.
— Не такого, каким живёшь ты.
— А вы как живёте? На чистой энергии космоса? Трогательно.
— Ничего трогательного, — Лена подхватила сумку.
— Я говорю правду, — Артём небрежно прислонился к косяку. — Вы все — нахлебники. Жена, две сестры — целая экосистема за мой счёт. Слетелись, как стая к кормушке, но я не благотворительный фонд.
— Твои слова — помои, — Оля подняла голову. — В них ты сам и утонешь.
— Утонуть в деньгах — завидная участь.
— Ты задохнёшься от одиночества, — отрезала Ирина. — И это будет твоих рук дело.
— Зато я хозяин собственной вселенной.
— Безлюдной вселенной.
— Мне не нужны театральные страсти. Мне нужна отчётность. — Артём извлёк из кармана листок бумаги и ручку. — Жена, вот расписка. Вчера я дал тебе двести рублей. Детализируй траты. Живо.
— Повторишь ещё раз — и пожалеешь, — голос Оли стал опасно ровным.
— Обожаю драматические угрозы! — Артём своим телом перегородил выход из квартиры, протягивая бумагу. — Давай, развлеки меня.
— Убери руку с двери.
— Подпишешь — уберу, — ухмыльнулся муж.
— Я не подпишу. Убирайся с дороги.
— Тариф на двери сегодня — тысяча рублей. Дёшево за свободу.
— Двести превратились в тысячу. Ты мерзавец.
— Подписывай! — рявкнул Артём, но в ту же секунду его щека вспыхнула от звонкой пощёчины.
Глаза мужчины расширились — сначала от изумления, затем от злобы.
— Две тысячи! — завопил он, но тут же получил вторую оплеуху — от Лены.
— Прочь с дороги! — потребовала Ирина.
— И ты туда же! — Артём бешено уставился на сестру, вновь совая листок жене. Но третья ладонь — уже сестры — обрушилась на его щёку с удвоенной силой.
— Катитесь к чёрту! — взревел Артём, рывком распахивая дверь. — И чтобы потом не приползли на коленях!
— Не приползём, — с презрением бросила Лена. — Мы умеем ходить на ногах.
Оля обернулась на пороге:
— Артём. Всё, что ты так усердно считаешь, однажды станет лишь пылью на полках. А мы — живые люди, не цифры в твоих отчётах.
— Убирайтесь! — отвернулся он. — У меня встреча.
***
Час спустя в квартире Марины Александровны царила благословенная тишина. Лена расставляла тарелки, Оля устало опустилась на стул.
— Как дела? — участливо спросила мать, ставя на стол кастрюлю с борщом.
— Горло дерёт, — призналась Оля. — Но дышится легче.
— Я рядом, — Марина Александровна коснулась её плеча. — Говори, что нужно.
— Просто побудьте со мной.
— Обязательно, — Ирина прислонилась к шкафу. — Я звонила бабушке, сказала, что ты немного приболела. Она велела есть малиновое варенье.
— Ешь малиновое варенье, — улыбнулась Оля. — Мудрая у тебя бабушка.
— Кстати, о деле, — Лена достала из сумки блокнот. — Завтра в дизайнерской студии у моей подруги пробный день. Помнишь её? Ты шила для неё чехлы на стулья. Она в восторге и зовёт на подработку. Временно, но деньги приличные — и самое главное, честно заработанные.
— Помню. Согласна.
— Умница, — тихо сказала мать. — Горжусь твоей решимостью.
— А он будет названивать? — задумчиво поинтересовалась Ирина.
— Уже звонит, — Лена показала экран Олиного телефона.
— Сколько пропущенных! — Оля покачала головой.
— Не отвечай.
— И не собираюсь.
— Он не умеет разговаривать, — заметила Ирина. — Будет сыпать колкостями в сообщениях.
— Пусть сыплет. Мне не больно.
***
На следующий день Оля стояла у витрины с тканями в студии, когда зазвонил телефон.
— Долго будем молчать? — голос Артёма звучал холодно и раздражённо. — Где ты? Почему мне приходится выпрашивать информацию у твоей сестры?
— Я работаю, — спокойно ответила Оля.
— Работает! Кем? Сколько получаешь? На что тратишь? Я имею право знать.
— Ты не имеешь права на мою жизнь.
— Я твой муж! Когда у тебя зарплата? Когда начнёшь переводить мне свою долю на общие расходы?
— Пока ещё муж. Но недолго.
— Вот как! Развод нынче в моде? Вчера — дружба до гроба, сегодня — развод… нельзя же быть такой непоследовательной!
Оля молчала, и это взбесило Артёма.
— Вот что решим: возвращаешься сегодня же. Я великодушно забуду твои глупости.
— Я не пёс на цепи.
— Ты хуже. Ты неблагодарная эгоистка.
— А ты — пустое место.
— Я пустой кошелёк с золотой картой терпения! — фыркнул Артём, мысленно записывая удачную фразу. — Ха-ха!
— Прощай, Артём.
— Погоди! Я… — он замялся, затем голос вновь стал ледяным. — Ладно. Я предупреждал. Потом слёзы лить не вздумай.
— Я не плачу, — Оля отключила телефон.
***
Назавтра Артём караулил её у подъезда Мариной матери.
— Ты вернёшься! — заявил он, загораживая путь. — Если не сегодня, то завтра точно!
— Нет, — Оля вышла ему навстречу. — Не вернусь никогда.
— Упёртость — признак бедности ума.
— Упёртость — это способность держать спину прямо.
— Ты разрушаешь всё, что мы строили, из-за каких-то банковских карт? Из-за расписок? Из-за пары неудачных слов?
Оля вспомнила, как каждый поход в магазин оборачивался допросом с пристрастием, как каждая покупка требовала отчёта, как каждый потраченный рубль становился поводом для унижения. Она надеялась, что это временное помешательство, что Артём одумается. Но время шло, а тиски лишь сжимались.
— Дело не в расписках, — сказала она. — Дело в том, что ты решил превратить меня в статью расходов.
— А ты решила, что любовь — это бесплатная подписка на твои капризы!
— Ты болен, Артём.
Он начал кричать — о своём благородстве, о том, какую ношу взвалил на себя, заботясь об экономии семьи, о неблагодарности всех вокруг. Слова лились потоком, но Оля слушала их как далёкий шум.
— Я подала заявление на развод, — спокойно перебила она его тираду. — Квартира у нас совместная. Или выкупаешь мою долю, или продаём пополам.
Артём замолчал. Внутри у него всё перевернулось — он понимал, что именно это и произойдёт. Его арифметика давала сбой.
Пока он обдумывал, что ответить, Оля развернулась и зашла в подъезд. Дверь захлопнулась.
Он остался один на пустой улице. Попробовал дозвониться — не ответила. Смотрел на экран, набирал номер снова — бесполезно.
Ветер шелестел у его ног чеком из супермаркета — длинным, как перечень упущенных возможностей. Артём поднял бумажку, смял и швырнул в урну.
Снег скрипел под подошвами. Внутри скрипело что-то ещё.
И впервые в жизни его безупречные расчёты не сошлись.
