— Мама, я не возьму это. Спасибо, но не нужно, — Надежда отодвинула от себя большую картонную коробку, на которой красовалось изображение блестящего кухонного прибора.
Людмила Степановна замерла с чашкой в руке. Ее пальцы, украшенные массивным серебряным кольцом с бирюзой, сжали тонкий фарфор так, что костяшки побелели.
— Это профессиональная соковыжималка, Надя. Прессового типа. Она выжимает до последней капли. Смотри, даже для петрушки насадка есть! — ее голос, обычно мягкий и спокойный, стал напряженным. — Я обзвонила пять магазинов, чтобы найти такую модель!
— Я вижу, — девушка не взглянула на коробку, зато посмотрела на мать, на ее новую, явно дорогую стрижку, на мягкий кашемировый свитер, цвет которого идеально подходил к ее глазам. — Она великолепна, но я не пью свежевыжатый сок. Я его не люблю. Утром некогда, вечером не хочется. Яблоки я ем целиком. И Леша, и Марина тоже. Она будет стоять и пылиться.
— Ты просто не пробовала! Это же совсем другой вкус! На, попробуй хотя бы… — женщина порывисто потянулась к сумке, стоявшей у ножки стула, и вытащила оттуда сетку с апельсинами. — Сейчас сделаем, ты просто не понимаешь!
— Мама, нет, — Надежда положила ладонь на сетку с фруктами, мягко, но недвусмысленно останавливая порыв. — Не надо и не надо было тратить на это деньги. Особенно сейчас.
Последняя фраза повисла в воздухе кухни. Людмила Степановна медленно опустила сетку с апельсинами на стол. Ее лицо изменилось, стало закрытым и холодным.
— Что значит «особенно сейчас»? Я не имею права потратить свои деньги на подарок для собственной дочери? — недовольным тоном спросила она.
Дочь глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Она знала, что сейчас скажет, и знала, что после этого начнется, но молчать было уже невозможно.
Мать часто покупала дорогие подарки, а потом оказывалась в сложной финансовой ситуации.
В такие моменты она просила у Надежды деньги в долг, которые так и не возвращала.
— Мама, ты купила эту прессовую соковыжималку за сорок тысяч? — спокойно спросила девушка. — Скажи хотя бы примерную цену.
Людмила Степановна отвела взгляд в сторону и сделала большой глоток чая.
— Я не считаю деньги, когда хочу сделать приятное, — с наигранным равнодушием ответила она.
— Зато в прошлом месяце ты просила у меня пятнадцать тысяч, чтобы заплатить за коммунальные услуги и кредит, потому что твоей пенсии не хватило. Я перевела, — устало напомнила Надежда. — В позапрошлом — десять на лекарства тете Кате. Я тоже перевела. Это мои деньги, мама. Деньги, которые я зарабатываю. Мы с Димой вкалываем на двух работах, чтобы оплачивать ипотеку, садик Марине, кружки Леше. У нас нет сорока тысяч на соковыжималку для петрушки.
Мать резко поднялась из-за стола. Стул громко заскрежетал по полу.
— Я так и знала! — ее голос дрогнул, повышаясь до пронзительного визга. — Вечно одни упреки! Все счетоводство! Почему я должна отчитываться тебе за каждый рубль? Я тебя растила, одевала, обувала, самое лучшее покупала, институт оплатила! А теперь ты припоминаешь мне какие-то жалкие копейки!
— Это не копейки, — попыталась вставить слово дочь, но ее уже не слышали.
— Я хотела сделать тебе приятное! Купить что-то красивое, хорошее, чтобы у тебя было что-то, чего нет у других! А ты все сводишь к деньгам. Ты стала сухой, расчетливой, ты совсем не похожа на ту девочку, которую я растила. Ты вообще не умеешь радоваться! — возмущенно кричала женщина.
— Я радуюсь, когда у меня не болит голова о том, как протянуть до следующей зарплаты после того, как я оплачу твои непредвиденные расходы! — сердито воскликнула Надежда. — Я радуюсь, когда мне дарят что-то нужное: носки, шарф, простые серьги, а не ювелирный набор стоимостью в мою зарплату, который мне некуда девать! Не тостер, когда у нас уже есть один! Не третью кастрюлю-пароварку! Мне это не нужно!
Людмила Степановна схватила со стола сумку, прошла в прихожую и стала лихорадочно натягивать пальто.
— Хорошо. Очень хорошо. Я больше никогда не подойду к тебе с подарком. Никогда. Учти. Ты сама этого захотела, — обиженно пробормотала она.
Женщина не посмотрела на дочь. Быстрыми, нервными движениями она натянула сапоги, едва не упав, и открыла входную дверь.
— Мама, давай обсудим это спокойно, как взрослые. Давай установим лимит на подарки — не больше двух-трех тысяч. Или просто приходи в гости с чем-то вкусным, например, с пирогом. Он будет гораздо ценнее любой соковыжималки, — попыталась замять скандал дочь.
— Замолчи! — Людмила Степановна резко повернулась. В глазах у нее стояли слезы обиды и гнева. — Я не для того жила, чтобы дочь учила меня жизни и решала, сколько я могу тратить на подарки! Прощай!
Она резко хлопнула дверью и вышла из квартиры. Воцарилась тягостная тишина.
Надежда вернулась на кухню, чтобы налить себе чаю, но передумала. Руки задрожали.
Она обвела взглядом технику: микроволновка, чайник, кофемашина, подаренная матерью на прошлый Новый год и использованная от силы раз десять.
Через несколько дней раздался звонок от тети Капитолины, младшей сестры Людмилы Степановны.
— Наденька, здравствуй, родная. Как дела? Как детки? — голос у Капитолины Степановны был мягкий, убаюкивающий.
Надежда сразу поняла, к чему идет разговор. Тетя всегда выступала миротворцем.
— Все хорошо, тетя. Леша уроки делает, Марина рисует, — нейтральным голосом ответила племянница.
— А с Люсей что случилось? — спросила родственница, снижая голос до конспиративного шепота. — Она мне третьего дня звонила, вся в слезах. Говорит, ты ее выгнала, подарок дорогой брать не захотела, унизила ее. Говорит, вы, молодежь, только и думаете о деньгах, а на чувства старших вам наплевать.
Надежда закрыла глаза. Все было предсказуемо.
— Тетя Капитолина, она купила мне соковыжималку за сорок тысяч. В тот же месяц, когда я ей перевела пятнадцать тысяч на коммунальные услуги и ее кредит, потому что у нее не было. Вы понимаете? Я, по сути, сама себе покупаю ненужные подарки, а потом она обижается, что они мне не нравятся.
На другом конце провода повисло молчание.
— Ну, она же хотела как лучше, — наконец произнесла Капитолина Степановна. — Она тобой всю жизнь жила. Хотела, чтобы у тебя все было самое лучшее. Она же так любит делать сюрпризы.
— Это не сюрпризы, тетя. Это демонстрация. Смотри, какая я щедрая, какая я любящая, — раздраженно высказалась Надежда. — А потом приходят счета, и плачу за эту демонстрацию я. Буквально. И если я пытаюсь сказать, что мне не нужна третья пароварка, я — жадина и бессердечная дочь.
— Ну, Наденька, может, не стоит так остро реагировать? — миролюбиво спросила родственница. — Мама уже в возрасте, характер у нее меняется. Прояви понимание. Прими подарок, поблагодари ее. Давай сделаем это ради мира.
— Я уже принимала, — недовольно проговорила племянница. — Тостер взяла. И пароварку вторую взяла. И ювелирный набор взяла. Он до сих пор в шкатулке лежит, я даже не прикасалась к нему. Мне от этого не легче. Мне стыдно, что дорогие вещи простаивают, и обидно, что мои деньги уходят на ветер. И я устала. Я не хочу больше играть в эти игры.
Капитолина Степановна тяжело вздохнула.
— Ладно, детка, я поняла. Я с ней поговорю. Ты не волнуйся, — расстроенным голосом проговорила она и положила трубку.
Но Надежда знала, что разговор ничего не изменит. Людмила Степановна умела слушать только себя.
Прошла неделя
Девушка не звонила матери. Мать не звонила ей. Тишина была тяжелой и напряженной.
Как-то раз Надежда разбирала верхнюю полку в чулане и наткнулась на большую картонную коробку.
Она стянула ее и открыла. Внутри, аккуратно завернутая в пузырчатую пленку, стояла хлебопечка — тоже подарок — еще один памятник материнской щедрости и дочерней вины. В тот же вечер супруги пили чай на кухне.
— Звонила тетя Капитолина, — произнесла Надежда, помешивая ложкой в чашке. — Опять про соковыжималку. Говорит, мама до сих пор ходит обиженная. Рассказывает всем, какая у нее неблагодарная дочь.
— Надо было взять. Продали бы потом через какой-нибудь сайт, — нахмурился Дмитрий.
— Мы уже продавали тостер, помнишь? — горько улыбнулась жена. — Она как-то пришла в гости, не нашла его на полке и устроила истерику. Где вещь, подаренная с такой любовью? Я сказала, что он сломался. Она неделю не разговаривала со мной, пока я не купила такой же, но новый. Сказала, что знала, что техника ненадежная.
— Да, сложный случай. Ну, тогда оставь и эту на полке. Пусть пылится для приличия, — предложил мужчина.
Но Надежда понимала, что это не решение. Это была пауза в затяжной войне, где правил игры не существовало, а противник был неуловим и раним одновременно.
Через неделю девушка решила навестить Людмилу Степановну. Она не позвонила заранее, а купила ее любимое итальянское печенье и отправилась в гости.
Мать открыла дверь. Она была в старом, потертом халате, лицо выглядело бледным, без привычного макияжа.
Женщина молча отступила, пропуская дочь. Квартира встретила неуютной тишиной.
Чайник на кухне остыл, на столе лежал наполовину заполненный раскрытый журнал со кроссвордами.
— Садись, — безразлично произнесла Людмила Степановна. — Чай будешь?
— Я сама сделаю, мам, — Надежда поставила на стол коробку с печеньем. — Это тебе.
Женщина кивнула, не поднимая глаз. Она присела на стул и задумчиво посмотрела в окно.
Мать мастерски разыгрывала обиду. Дочь налила воду в чайник, поставила его на огонь. Молча достала из шкафа чашки, сахар, ложки.
— Мама, — начала Надежда, когда чайник начал шуметь. — Давай попробуем по-другому. Я не хочу ссориться.
Людмила Степановна ничего не ответила.
— Я ценю твои попытки меня порадовать, правда. Но твои подарки слишком дорогие и часто не то, что мне нужно, — честно призналась девушка. — Давай ты будешь спрашивать меня или Диму о том, что мне подарить? Или просто дари что-то простое. Или, может, лучше не дари ничего? Давай лучше куда-нибудь сходим вместе: в театр, в кино, с детьми в зоопарк. Мне это будет гораздо приятнее, чем любая техника.
Мать медленно повернула к ней голову. В ее глазах стояла непроницаемая пелена.
— Ты считаешь, я не могу сделать хороший подарок? — спросила она тихо. — Что я уже старая и ничего не понимаю в вашей современной жизни?
Надежда почувствовала, как внутри все оборвалось. Она билась о невидимую стену, возведенную из обид, амбиций и слепой любви.
— Нет, мама. Я считаю, что мы по-разному понимаем, что такое хороший подарок. Для меня хороший подарок — это тот, который не обременяет, который не заставляет меня потом думать, где взять деньги на твои таблетки. Понимаешь? — произнесла дочь, стараясь сохранять спокойствие.
Чайник громко выключился. Резкий щелчок в тишине прозвучал, как выстрел. Людмила Степановна поднялась из-за стола.
— Я устала, Надя. Иди, пожалуйста, и забери свою коробку. Мне твое печенье не нужно, — хмуро проговорила она.
Женщина вышла из кухни и закрыла за собой дверь в спальню. Тихо, но очень выразительно.
Надежда не стала спорить. Она постояла минуту, глядя на кипящий чайник, затем вылила воду, вытерла насухо чашки и убрала их обратно в шкаф.
Коробку с печеньем она оставила на столе. На следующее утро женщина позвонила Диме с работы:
— Закажи газельку на вечер. Самую маленькую.
— Для чего? — удивился муж.
— Для возврата.
Девушка приехала домой раньше обычного. Пока дети были в саду, она с мужем поднялась на антресоль, в чулан, и начала спускать вниз коробки: хлебопечка, кофемашина, запасная пароварка, дорогой набор для суши, распакованный, но ни разу не использованный, пылесос с функцией влажной уборки, который был сложнее в управлении, чем их старенькая модель.
Они аккуратно все погрузили и отвезли к Людмиле Степановне. Та открыла дверь, и ее лицо исказилось от изумления и ужаса, когда она увидела груду коробок в коридоре подъезда.
— Что это? — прошептала она.
— Это твои подарки, мама. Я не могу их больше хранить. Они напоминают мне не о твоей любви, а о моих долгах и нашей ссоре. Забери их. Продай, подари кому-то, выбрось. Мне все равно. Но я больше не буду принимать от тебя ничего, кроме простого человеческого внимания. Если захочешь прийти — приходи. Но без этого, — Надежда проговорила тихо, но голос ее был решительный и уверенный.
Людмила Степановна не выдержала. Возврат всех подарков стал последней каплей. Она не кричала и выглядела сломленной.
— Хорошо, — тихо произнесла мать. — Ты вернула все. Ты все от меня отвергла. Значит, и меня тоже. Больше у меня нет дочери.
Надежда больше не разговаривала с матерью. Чувство вины преследовало ее. Она сделала то, о чем давно боялась даже думать: окончательно ранила мать, защищая себя и семейный бюджет.
Иногда она проверяла телефон, надеясь, что мать смягчится и напишет, но ответом была оглушительная тишина.
