— Нет, ты только вслушайся, Олег! «Вы молодые, вам проще». Проще что? Вкалывать на двух работах, чтобы скопить на первый взнос, пока цены на квартиры взлетают до небес? Откладывать каждую копейку, отказывая себе в отпуске третий год подряд? Вот это «проще»? — Аня нервно мерила шагами их крошечную съемную кухню, едва не задевая плечом холодильник.
Олег сидел за столом, обхватив голову руками. Визит родителей оставил послевкусие горечи и свинцовую тяжесть в груди. Он молчал, и это молчание было для Ани хуже любого крика. Она остановилась, уперев руки в бока. Ее светлые волосы, обычно аккуратно собранные в хвост, растрепались, несколько прядей упали на лицо, покрасневшее от возмущения.
— Они ведь даже не спросили, как у нас дела. Не поинтересовались, на что мы копим. Они просто пришли с готовым решением: дайте нам триста тысяч. На дачу. Потому что Светочке, — Аня ядовито передразнила голос свекрови, Тамары Павловны, — видите ли, нужен свежий воздух для ее нового ухажера, а у них баня прохудилась и веранда покосилась. А мы? Нам свежий воздух не нужен? Мы можем и дальше дышать выхлопами в нашей конуре у МКАДа.
— Ань, перестань, — глухо произнес Олег, не поднимая головы. — Ты же знаешь маму.
— Знаю! Именно потому что знаю, я и в ярости! — ее голос сорвался на шепот. — Она всегда так делает. Приходит с улыбкой, приносит свои фирменные пирожки с капустой…
Олег вздрогнул. Они договорились не упоминать пироги.
— Хорошо, не пирожки. Приносит банку варенья. И между делом, как бы невзначай, начинает рассказывать, как им тяжело. Как все подорожало. Как Борису Михайловичу, твоему отцу, нужны новые снасти для рыбалки, потому что старые «уже не те». А сегодня — апофеоз! Дача! Для Светочки! Олег, твоей сестре тридцать два года, она меняет ухажеров чаще, чем перчатки, и ни дня в своей жизни не работала. Почему мы должны оплачивать ее комфорт?
Олег наконец поднял на нее глаза. Усталые, полные муки.
— Потому что они мои родители. А она — моя сестра.
— А я — твоя жена! И мы строим наше будущее! Наше, Олег! Не их, не Светочкино! Эти триста тысяч — это почти половина нашего первоначального взноса. Мы их два года собирали, понимаешь? Два года! Я забыла, когда последний раз покупала себе новое платье! Мы едим курицу и гречку, потому что на мясо «по акции» не всегда успеваем! И все это ради чего? Чтобы отдать на ремонт дачи, на которой мы были два раза в жизни, и то по принуждению?
Она села напротив него, ее гнев сменился отчаянием.
— Олег, посмотри на меня. Мы ведь договорились. Мы мечтали о своей квартире. Маленькой, пусть в Подмосковье, но своей. Чтобы не вздрагивать от шагов хозяина за стенкой. Чтобы можно было завести кота. Чтобы… чтобы просто жить. Неужели их покосившаяся веранда важнее нашей жизни?
Он протянул руку через стол и накрыл ее ладонь. Его рука была холодной.
— Нет, Ань. Не важнее. Я поговорю с ними. Я все объясню.
Но Аня видела в его глазах сомнение. Он попытается. Но Тамара Павловна была мастером манипуляций. Она умела давить на чувство долга так искусно, что человек сам не замечал, как оказывался в капкане…
Следующая неделя прошла в гнетущем молчании. Родители не звонили. Это было нетипично для Тамары Павловны, которая обычно справлялась о здоровье сына минимум трижды в неделю. Олег ходил мрачнее тучи. Он уверял Аню, что позвонил отцу, все объяснил, и тот «вроде бы понял». Но Аня знала, что ключевой фигурой в той семье был не спокойный и ведомый Борис Михайлович, а его энергичная и властная супруга.
Тишина была затишьем перед бурей. В пятницу вечером, когда они ужинали той самой курицей с рисом, телефон Олега зазвонил. На экране высветилось «Мама». Олег поморщился, но ответил. Аня напряглась, перестав жевать.
— Да, мам… Нет, все нормально… Работа… — Олег встал и начал ходить по кухне. — Что значит «что случилось»? Ничего не случилось… Да понял отец, я ему объяснил…
Аня видела, как желваки заходили на его скулах. Он слушал долгую, очевидно, полную упреков тираду.
— Мам, какие могут быть обиды? У нас просто нет таких денег свободных. Мы же… — он запнулся, ища слова. — Мы на квартиру копим. На ипотеку.
Пауза. Аня могла физически ощутить ледяную волну, которая прокатилась по проводу с того конца.
— Какая квартира? Зачем вам квартира? — донеслось до нее даже на расстоянии. — Жили же как-то! Мы с отцом десять лет в коммуналке прожили после свадьбы, и ничего, не развалились! Детей вырастили! А вы… Ипотека! В кабалу на тридцать лет! Ради чего? Чтобы пыль в глаза пустить? Денег нет, дети. Сами понимаете, время тяжелое. Крутитесь как-нибудь. Мы в ваши годы…
Это была та самая фраза. Коронная. Фраза, которая обесценивала все их усилия, все их мечты. Олег сжал телефон так, что пластик затрещал.
— Мам, это наша жизнь. Мы так решили, — его голос стал жестким. — И денег у нас сейчас нет. Совсем.
Он сбросил звонок и швырнул телефон на диван. Повернулся к Ане. Его лицо было бледным.
— Она сказала… что я неблагодарный сын. Что они всю жизнь на нас положили, а я не могу помочь в трудную минуту.
— В трудную минуту? — не выдержала Аня. — Ремонт веранды — это трудная минута? А то, что мы живем от зарплаты до зарплаты, чтобы вырваться из этой съемной клетки, — это так, легкая прогулка?
— Она не понимает, Ань. Для нее наш мир — это что-то чужое. Она мыслит другими категориями. «Надо помочь родителям». Точка.
— А нам кто поможет? — тихо спросила Аня.
Олег не ответил. Он просто подошел и крепко обнял ее. Аня уткнулась ему в плечо, чувствуя, как внутри все сжимается от несправедливости и бессилия. Она понимала, что это только начало. Тамара Павловна так просто не отступит…
Следующий ход свекрови был гениален в своей простоте и жестокости. Через пару дней Олегу позвонил отец. Его голос был встревоженным.
— Сынок, тут такое дело… Маме плохо. Сердце прихватило. Вызвали скорую, они укол сделали, сказали, что-то с давлением, нужен покой. Но она не успокаивается, все плачет. Говорит, от переживаний… из-за нашего разговора…
Олег побледнел. Аня, стоявшая рядом, все поняла без слов. Классический прием. Давление на жалость через мнимую или преувеличенную болезнь.
— Мы сейчас приедем, — бросил Олег в трубку и начал судорожно натягивать джинсы.
— Подожди! — Аня схватила его за руку. — Олег, опомнись! Ты же понимаешь, что это спектакль!
— А если нет? — он вырвал руку. — А если ей и правда плохо? Я что, должен сидеть и ждать, пока она… Я не могу так, Аня! Это моя мать!
Они примчались в родительскую квартиру через сорок минут. Тамара Павловна лежала на диване, живописно раскинув руки. На лбу у нее был влажный платок, а рядом на столике стояли пузырьки с корвалолом и валерьянкой. Борис Михайлович суетился вокруг, подавая ей воду.
— Олежек, сыночек мой, — простонала Тамара Павловна, едва увидев его в дверях. — Приехал… Я думала, уж и не увижу тебя…
Олег бросился к ней. Аня осталась стоять в прихожей, ощущая себя чужой на этом празднике лицемерия. Свекровь выглядела не больной, а скорее утомленной актрисой после сложной сцены. Легкий румянец на щеках, ясный взгляд, который она, впрочем, тут же постаралась сделать страдальческим.
— Мама, что случилось? Что врачи сказали? — Олег гладил ее по руке.
— Ах, что врачи… Сказали, нервы. «Не волнуйтесь», говорят. Легко им говорить! А как тут не волноваться, когда родной сын от тебя отворачивается? Когда понимаешь, что ты ему в тягость стала…
Она говорила это, глядя не на Олега, а куда-то мимо него, прямо на Аню. Это было послание. Прямое и безжалостное. «Ты видишь, что ты наделала? Ты виновата».
Аня сжала кулаки. Ей хотелось развернуться и уйти. Но она не могла оставить Олега одного в этом змеином гнезде.
— Тамара Павловна, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и ровно. — Может, нужно вызвать платного кардиолога? Сделать полное обследование? ЭКГ, УЗИ сердца? Мы можем помочь с организацией, если нужно.
Взгляд свекрови метнулся к ней. В нем на долю секунды промелькнуло раздражение, но тут же сменилось вселенской скорбью.
— Ах, деточка… Какие обследования… Тут душа болит, а не мотор. Вы, молодые, этого не понимаете. Для вас главное — деньги, квартиры, карьера… А то, что у матери сердце от обиды рвется, вам и невдомек.
Олег поднялся.
— Мам, прекрати. Аня права. Если тебе плохо, нужно обследоваться. Мы найдем хорошего врача.
— Не нужен мне врач, — отрезала Тамара Павловна, садясь на диване. Платок со лба съехал, открывая совершенно здоровый цвет лица. — Мне нужно, чтобы дети меня понимали и уважали. Чтобы помнили о своем долге.
Вот оно. Круг замкнулся. От проблем с сердцем они снова вернулись к «долгу». Аня почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
— Да что же это такое, — прошептала она так тихо, что услышал только Олег.
Они уехали поздно вечером. Тамара Павловна, «успокоенная» приездом сына, даже выпила чаю и съела сухарик, продолжая жаловаться на черствость молодежи и тяжелые времена. В машине Олег молчал. Он вел аккуратно, но его напряжение передавалось и Ане.
— Ты видел? — наконец не выдержала она. — Ты все видел? Никакой она не больной человек! Это шантаж чистой воды!
— Я видел, что она расстроена, — глухо ответил Олег.
— Расстроена, что ее план не сработал! Олег, открой глаза! Она манипулирует тобой, твоими чувствами!
— Даже если так! — взорвался он. — Что я должен делать?! Сказать ей: «Мама, ты врешь, у тебя ничего не болит, перестань притворяться»?! Я так не могу, Аня!
Они поругались. Впервые за долгое время по-настоящему, с криками и взаимными упреками. Аня кричала, что он слеп, что позволяет матери разрушать их семью. Олег кричал, что она бездушная и не понимает, каково это — быть между двух огней.
Ночью они лежали в одной постели как чужие, отвернувшись друг от друга. Аня плакала беззвучно, чтобы он не слышал. Она чувствовала, как их мечта, их общая цель, их любовь трещит по швам под натиском этой липкой, ядовитой паутины, которую плела Тамара Павловна. И самое страшное было то, что она не знала, как из нее выбраться…
Прошла еще одна неделя. Тамара Павловна сменила тактику. Теперь она звонила Олегу каждый день и жаловалась на здоровье отца. У Бориса Михайловича якобы подскочил сахар, разболелись суставы, и вообще он «совсем сдал после всех этих нервов». Косвенно, во всем снова были виноваты они с Аней.
А потом свекровь нанесла решающий удар. Она объявила о созыве «семейного совета». Приглашены были все: они с Олегом, Светочка со своим очередным кавалером, и даже двоюродная тетка из Тулы, известная своей любовью к поучениям.
— Я не пойду, — твердо сказала Аня, когда Олег сообщил ей эту новость. — Это не семейный совет. Это судилище. Где нас будут публично порицать и принуждать к капитуляции.
— Аня, если мы не пойдем, будет еще хуже, — взмолился Олег. — Они решат, что мы их окончательно вычеркнули из жизни. Мама этого не простит. Пожалуйста, давай просто сходим. Послушаем. И уйдем.
Она согласилась. Ради него. Ради того хрупкого мира, который еще теплился между ними.
Квартира родителей встретила их запахом валокордина и напряженной тишиной. За большим круглым столом, накрытым парадной скатертью, уже сидели все участники. В центре, как королева-мать, восседала Тамара Павловна. Рядом с ней — притихший Борис Михайлович. С другой стороны — Светочка, томно закатывающая глаза и строящая глазки своему спутнику, мускулистому парню с бегающим взглядом. И, конечно, тетя Галя из Тулы, женщина необъятных размеров в цветастом платье, уже готовая вершить правосудие.
— А, вот и голубчики наши явились, — протянула Тамара Павловна, когда они вошли в комнату. — Проходите, садитесь. Не стесняйтесь в родном доме.
Аня села на самый краешек стула, чувствуя себя подсудимой. Олег сел рядом, его плечи были напряжены.
— Раз уж все в сборе, — начала свекровь без предисловий, — я хочу поднять один важный вопрос. Вопрос семьи. Вопрос долга. Мы с отцом всю жизнь работали, не покладая рук. Все для вас, для детей. Ничего для себя не жалели. Вырастили, выучили. Думали, на старости лет будет нам опора и поддержка. А что в итоге?
Она обвела всех тяжелым взглядом.
— В итоге, когда нам понадобилась помощь, самая малость, — сын, родной сын, говорит, что у него денег нет. У него, видите ли, планы. Квартиру он покупает.
Тетя Галя из Тулы сочувственно покачала головой и громко вздохнула. Светочка поджала губы, изображая сочувствие родителям.
— А мы? — продолжала Тамара Павловна, повышая голос. — Наши планы никого не волнуют? То, что отец здоровье теряет на этой проклятой даче, пытаясь хоть что-то там подлатать? То, что Светочке, молодой девушке, отдохнуть негде, на природу выехать? Мы должны ждать, пока вы свою ипотеку выплатите через тридцать лет? А мы доживем вообще?
— Тамара, не надо так, — тихо сказал Борис Михайлович, но его никто не слушал.
— Надо, Боря, надо! — отрезала она. — Пусть послушают! Может, хоть перед родственниками стыдно станет! Вы поймите, дети, — она сменила гнев на жалостливую интонацию, обращаясь к Ане и Олегу. — Мы ведь не для себя просим. Для семьи. Дача — это же наше общее гнездо. Вы же тоже приезжать будете. С внуками…
Аня не выдержала.
— Тамара Павловна, мы были на этой даче два раза за пять лет, и оба раза нас заставляли полоть грядки. А про внуков вы раньше никогда не говорили. Вы говорили, что сначала нам надо «на ноги встать». Вот мы и пытаемся встать на ноги. Купить свое жилье. Разве это преступление?
— Жилье! — фыркнула Светочка. — Вечно вы со своим жильем носитесь. Как будто больше в жизни радостей нет. Люди вон путешествуют, живут для себя…
— Так ты и живешь для себя, Света. За счет родителей, — холодно парировала Аня.
Светочка вспыхнула и открыла рот, чтобы ответить, но ее опередила тетя Галя.
— Анечка, ну что ты так с сестрой мужа разговариваешь? — ее голос был вкрадчивым и маслянистым. — Семья — это святое. Родителям помогать надо. Они вам жизнь дали. А квартира… Квартира — дело наживное. Сегодня нет, завтра будет. А родителей потом не вернешь. Вот мы в свое время…
И полилась стандартная песня про то, как «в их время» жили в бараках, делили последний кусок хлеба с родней и не смели родителям слова поперек сказать.
Аня слушала все это, и в ней поднималась холодная, звенящая ярость. Она посмотрела на Олега. Он сидел бледный, сжав кулаки под столом. Он молчал. И в этот момент Аня поняла, что он не скажет ничего. Он не сможет противостоять им всем. Не из-за слабости, а из-за въевшегося с детства чувства вины и долга, которое его мать так умело культивировала.
И тогда она поняла, что действовать придется ей. Одной…
— Хорошо, — сказала Аня громко и четко. Все замолчали и уставились на нее. — Хорошо. Я вас поняла. Вам нужны деньги на дачу. Триста тысяч.
На лице Тамары Павловны промелькнуло торжество. Олег посмотрел на Аню с ужасом.
— Аня, ты что?..
— Подожди, Олег, — она остановила его жестом. — У меня есть только одно условие.
— Какое еще условие? — настороженно спросила свекровь.
— Мы даем вам эти деньги. Все, что мы скопили. Но вы пишете нам расписку. Официальную. О том, что вы, Тамара Павловна и Борис Михайлович, взяли у нас в долг триста тысяч рублей и обязуетесь вернуть их в течение, скажем, трех лет. С процентами по ставке рефинансирования. Мы заверим ее у нотариуса.
В комнате повисла мертвая тишина. Было слышно, как тикают старые часы на стене. Тетя Галя застыла с открытым ртом. Светочка вытаращила глаза.
Первой опомнилась Тамара Павловна. Ее лицо из скорбно-обиженного стало багровым.
— Что?! Расписку?! С родного сына?! Да ты… ты в своем уме?!
— Вполне, — спокойно ответила Аня, чувствуя, как лед в ее груди сменяется сталью. — Вы же говорите, что это «помощь». Но судя по всему, это инвестиция в комфорт вашей младшей дочери. А инвестиции должны возвращаться. Вы говорите, что нам «проще». Вот и прекрасно. Мы молодые, мы подождем три года. А вы за это время как раз сможете продать что-нибудь ненужное. Например, гараж отца. Или найти Светочке работу, наконец.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула Светочка. — Ты, пришлая в нашей семье, будешь нам указывать?!
— Я не указываю. Я предлагаю деловой подход, — невозмутимо продолжала Аня. — Раз уж семейный не работает. Мы отдаем вам все наши сбережения, нашу мечту. Взамен мы хотим получить гарантию, что вы нам их вернете. Это справедливо. Ведь мы же семья, не так ли? А в семье обманывать не принято.
Она смотрела прямо в глаза Тамаре Павловне. И свекровь не выдержала этого взгляда. Она поняла, что ее игра раскрыта. Вся ее тщательно выстроенная конструкция из долга, вины и родительской любви рухнула в один момент, столкнувшись с холодным расчетом.
— Вон! — прошипела Тамара Павловна, указывая на дверь дрожащей рукой. — Вон из моего дома! И чтобы ноги твоей здесь больше не было!
— С удовольствием, — Аня встала. — Олег, идем.
Олег, который все это время сидел как громом пораженный, медленно поднялся. Он посмотрел на мать, на отца, на сестру. В его глазах была боль, разочарование и… облегчение. Он подошел к Ане, взял ее за руку и, не говоря ни слова, повел к выходу.
— Олег! Сынок, постой! — закричала ему в спину Тамара Павловна. — Ты куда?! С ней?! С этой… гадиной, которая твою семью не уважает?!
Олег остановился в дверях. Он обернулся. Его лицо было спокойным и страшным в своем спокойствии.
— Она не «не уважает» семью, мама. Она пытается спасти нашу. Ту, которую ты пытаешься разрушить. Прощай.
Они вышли на лестничную площадку. Дверь за их спиной захлопнулась. Они молча спустились вниз и вышли на улицу. Шел мелкий осенний дождь.
Аня ждала, что Олег начнет ее упрекать. Что он скажет, что она зашла слишком далеко, что сожгла все мосты. Но он просто остановился посреди тротуара, повернулся к ней и крепко-крепко обнял.
— Спасибо, — прошептал он ей в волосы. — Спасибо, что ты это сделала. Я бы никогда не смог.
Аня заплакала. Но это были слезы не отчаяния, а освобождения. Она плакала от боли за него, за ту рану, которую нанесли ему самые близкие люди. И от понимания, что они выстояли.
Они потеряли семью. Точнее, иллюзию семьи. Но они сохранили друг друга.
Они шли по мокрому асфальту, держась за руки. Впереди была неизвестность. Без денег. Без первоначального взноса. С необходимостью начинать все с нуля. Но теперь они были по-настоящему вдвоем. Без манипуляций, без чувства вины, без ядовитых «семейных советов».
— Заведем кота? — вдруг спросила Аня, улыбнувшись сквозь слезы.
Олег посмотрел на нее, и в его глазах впервые за много недель она увидела не боль, а свет.
— Обязательно, — ответил он. — Рыжего. И назовем его Ипотекий.
Они рассмеялись. Их смех был тихим, немного горьким, но настоящим. Это был смех людей, которые прошли через ад и выжили. Их путь к собственной квартире стал намного длиннее. Но они точно знали, что дойдут до конца. Вместе.
