Алина и Дмитрий прожили в браке десять лет. До последнего времени Алина, несмотря на постоянное напряжение, не допускала мысли, что разлад со свекровью станет вечным и непреодолимым. Она надеялась на взаимное уважение границ.
Мелкие стычки между Алиной и Татьяной Николаевной возникали с самого начала семейной жизни Дмитрия, обычно из-за завышенных требований последней. Свекровь, много лет руководившая школой, привыкла к подобострастию и детей, и взрослых. Естественно, она перенесла эту модель поведения и на семью, требуя покорности от невестки с первых дней.
Однако Алина сразу очертила границы. Однажды, спустя полгода после свадьбы, когда Татьяна Николаевна в привычной манере попыталась указать невестке, как вести хозяйство «по-правильному», Алина прервала её мягко, но недвусмысленно:
— Конечно, вы имеете полное право высказать своё мнение. Я его выслушаю внимательно и даже вежливо поблагодарю за заботу. Но не ждите, что я немедленно исполню всё, как по команде. В этой квартире хозяйка — я. И живу я по своим правилам и представлениям о комфорте. Заметьте, я ведь не прихожу к вам в гости и не начинаю критиковать ваш выбор штор или расстановку мебели? Вот, к примеру, мне совершенно не по душе тюль в вашей спальне. Очень мрачновато, на мой взгляд. Скажи я вам об этом прямо — вы тут же побежите его менять?
— Нет, конечно, — честно, хотя и сбито с толку такой прямотой, ответила свекровь, — с чего бы мне кого-то слушать в своём доме? Мне нравится, и этого достаточно!
— Вот именно, — кивнула Алина, — я придерживаюсь ровно того же принципа. Давайте договоримся сразу, Татьяна Николаевна, это сэкономит нам всем нервы: вы не учите меня жить в моём доме, а я не лезу с непрошеными советами в ваши дела. Соблюдая это простое правило, мы сможем прожить рядом в относительном мире долгие годы.
Дмитрий позже, в более спокойной обстановке, долго подтрунивал над женой:
— Если бы ты видела лицо мамы тогда! Смех разбирает до сих пор. Ты её, конечно, поставила на место с изяществом шахматиста. Она просто не привыкла к возражениям. Видимо, ей рано или поздно должен был встретиться человек, который не разделяет её безапелляционных взглядов на всё.
Татьяна Николаевна действительно поняла, что в невестке обрела не робкую девчонку, а достойного, интеллектуально подкованного оппонента. Первые годы прошли в всё же постоянном напряжении. Свекровь не оставляла попыток сломить строптивую Алину, проверяя границы на прочность. Но та стояла насмерть — на каждый выпад, каждое замечание Татьяны Николаевны следовал спокойный, но железобетонный отпор, основанный на логике и праве хозяйки в своём доме.
Когда у супругов родилась дочь Катя, напряжение только усилилось. Татьяна Николаевна немедленно попыталась взять под контроль воспитание внучки. Свои претензии она обосновывала с привычной надменностью:
— У меня, между прочим, высшее педагогическое образование и трое детей, которых я одна подняла после смерти мужа. Я, пожалуй, чуть больше твоего знаю о жизни и детях, милочка. Мой опыт не обсуждается.
— Опыт ваш, Тя не оспариваю, — парировала Алина, сохраняя ледяное спокойствие, — как и ваше профильное образование. Это факты. Но свою дочь я буду воспитывать сама, без посторонней помощи, пусть даже самой опытной. Ваша роль, будьте добры, — быть просто бабушкой. Обычной, любящей, нежной бабушкой для Кати. Всё остальное — моя прерогатива и моя ответственность.
Алина прочно заняла свою позицию. Сдвинуть её не удалось даже опытной свекрови, хотя Дмитрий, выросший под жёстким контролем матери, до сих пор частенько бегал к ней за советами по разным поводам — своих детей Татьяна Николаевна выдрессировала в послушании. К внучке её допускали, но любые попытки поучать, командовать или критиковать ребёнка Алина пресекала мгновенно и резко. Советы свекрови по уходу, питанию, развитию Алина методично игнорировала — прикорм Кате она начала с 4 месяцев, а не с 6, как настаивала Татьяна Николаевна; в садик девочка пошла в 4 года, а не в 3, как требовала бабушка, считавшая, что «ранняя социализация — залог успеха».
Со временем Татьяна Николаевна, видя полную бесперспективность своих усилий, смирилась, хотя и не без досады. Как-то раз, во время редкого визита, она бросила невестке с горечью:
— Мне категорически не нравится твоё отношение, Алина! Вижу, любое моё слово тебе поперёк горла стоит. Причины выяснять не стану, сил нет. Согласна на твои условия, но только ради сына. Вижу, как Дмитрий с тобой счастлив. Хотя, признаться, за что — ума не приложу.— Это что ещё за мужик в трусах ходит по моей квартире? — спросила Марина у мужа
Два года назад свекровь вышла на пенсию. В школе её проводили на заслуженный отдых с показными почестями, вручили дорогой подарок и… с огромным облегчением выдохнули. За долгие годы работы Татьяна Николаевна умудрилась испортить отношения практически со всеми коллегами, прослыв человеком жёстким, бескомпромиссным и невероятно придирчивым.
На пенсии активная и привыкшая командовать женщина заскучала. Подруг, готовых терпеть её характер ежедневно, было мало, и они быстро ей надоели. Пенсионерка обратила свой нерастраченный командный потенциал на семью. Она составила себе чёткий недельный график посещений: понедельник, четверг и воскресенье — у старшей дочери; вторник и пятница — у среднего сына; среда и суббота — у Алины и Дмитрия. И считала неукоснительное соблюдение этого графика священной обязанностью детей.
Не сказать, что Алина радовалась этим визитам, доставлявшим массу неудобств, но терпела. Свекровь не выгоняла, хотя её засиживания допоздна, привычка давать непрошеные советы и придираться к уже взрослеющей Кате выматывали. Татьяна Николаевна не упускала случая покритиковать внучку:
— Катя, немедленно выпрями спину! Сколиоз наживёшь! Горбишься — какая чудовищная нагрузка на позвоночник! Девушка — а осанка хуже, чем у старой клячи!
— Катя, собери немедленно эти волосы! Неприлично, когда пряди свисают и падают в тарелку. Тебе вообще стоит кардинально подстричься. Отлично будет! Я всю жизнь ношу короткую стрижку и горя не знаю. Никаких тебе фенов, плойк, часов у зеркала — практично и элегантно!
— Катя, видела твою учительницу математики. Сказала — у тебя две неисправленные тройки! ТРОЙКИ! Позор неслыханный! Внучка бывшего директора школы! Чтобы немедленно исправила! Завтра же в школу схожу, лично всё проверю и с педагогами поговорю!
Катя характером пошла в мать — спокойной, внутренне сильной и рациональной. Слова бабушки взрослеющая девушка научилась пропускать мимо ушей. Жизнь рано научила её формально соглашаться с вредной роднёй, сохраняя внутреннее равновесие. Будь её воля, Катя давно бы высказала все накопившиеся претензии, но воспитание и уважение к старшим, пусть и не заслуженному, не позволяли ей опускаться до скандалов.
— Конечно, бабушка, обязательно, — спокойно, почти монотонно отвечала она на все выпады бабушки, — всё поняла. Тройки исправлю, волосы подберу, над осанкой поработаю. Не беспокойся.
***
Именно из-за стрижки между родственниками разгорелся серьёзный, уже не шуточный конфликт. Кате и самой длинные волосы доставляли всё больше неудобств. Она не раз делилась с матерью:
— Мам, я, наверное, всё же их отстригу. Серьёзно. Во-первых, уход отнимает уйму времени. Приходится вставать на полтора часа раньше, чтобы просто помыть, высушить и кое-как уложить эту копну. Во-вторых, хочется чего-то нового, свежего, ну, понимаешь? Чувствую себя заложницей этих волос.
— Доченька, ну так возьми и сходи в хороший салон, — поддержала её Алина, — если хочется отрезать — отрежь. Это твои волосы и твоя жизнь. Я ведь не запрещаю. Главное, чтобы тебе нравилось и было удобно. Выбери мастера по рекомендации, не экономь.
Получив материнское благословение и финансовую поддержку («На хорошего мастера не скупись!»), Катя пошла в салон и сделала смелую, модную стрижку с выбритыми висками и асимметричной чёлкой. Результат Алине очень понравился:
— Катюш, посмотри только, как тебе идёт! Действительно, освежает, молодит, и лицо открылось. Намного лучше, честное слово. Ты просто красавица!
— Мне тоже очень нравится, мам, — призналась Катя, сияя. — Чувствую себя легко и современно!
Однако Татьяне Николаевне новая, дерзкая причёска внучки пришлась резко не по душе. Увидев Катю в следующий визит (это была среда), пенсионерка сначала остолбенела, потом схватилась за сердце, и наконец взорвалась, трясясь от возмущения:
— Ты что, совсем из ума выжила, девчонка?! Нет, скажи мне, ты в своём уме?! Это что за уродство на твоей голове?! Клоунский вид!
— А что тебе не нравится, бабуль? — улыбнулась Катя, стараясь сохранить спокойствие, но внутри уже закипая, — сейчас так модно, молодёжь часто так стрижётся. Мне с длинными волосами было реально неудобно, а так — смотри, как здорово, стильно и легко. Тебе просто к новому виду привыкнуть надо.
— Модно?! — завизжала Татьяна Николаевна. — Да так только падшие женщины да отбросы общества выглядят! Позор! Позор семьи! Не смей в таком виде переступать порог школы, не смей меня позорить! Дмитрий! — закричала она сыну, — чтобы завтра же утром купил ей парик! Немедленно! Слышишь меня?! Не позволю Кате в таком виде на люди показываться! В доме директора!
Аня не успела среагировать, она находилась в другом конце квартиры, разбирая детские рисунки. Увидев, как свекровь бьёт её дочь, женщина мгновенно метнулась через комнату, схватила Татьяну Николаевну за руку выше локтя и с силой потащила к выходу. Горячая обида заставила Алину забыть о всякой вежливости, голос её звенел от ярости:
— Ещё раз переступишь этот порог — не взыщи, дорогая свекровушка, — кричала она, резко открывая дверь, — кто тебе дал право поднимать руку на моего ребёнка?! Меня третировала годами, язвила без передышки, теперь и за Катю взялась? Только попробуй прийти снова, устрою тебе такой приём, что мало не покажется!
Дмитрий стоял как вкопанный, ошеломлённо наблюдая, как его мать выпроваживают из квартиры. Перечить жене в тот накалённый момент он не решился.
Позже, выслушав упрёки от старших брата и сестры, мужчина подошёл к Ане, которая успокаивала всхлипывающую Катю, и сдавленно попросил:
— Ань, ну нехорошо так… Мать всё же… Извинись перед ней. Для приличия.
— Да чего ещё, — резко фыркнула Аня, не отрывая ладони от щёки дочери, — пусть молится, что я её в ответ по физиономии не треснула! Ты посмотри, что она натворила! Как Катюша завтра в школу пойдёт? Весь класс будет пялиться на этот синяк!
— Ты, Аня, преувеличиваешь, — отмахнулся Дмитрий, избегая взгляда жены, — ничего страшного. Я в своё время чего только не получал: и веником, и ремнём, и палкой. Ничего, нормальным вырос.
— Вот именно, «нормальным», — парировала Аня, её голос стал холодным, — а я не хочу, чтобы мою дочь били! И если ты считаешь такое «воспитание» приемлемым, то да, Дмитрий, ты плохой отец. Очень плохой. Закрывать глаза на насилие — это не просто слабость, это соучастие.
***
После того случая дорога в дом Ани для Татьяны Николаевны оказалась наглухо закрыта. Катя, потрясённая и обиженная до глубины души, тоже прекратила всякое общение с бабушкой. Девочка росла, отгородившись от той, кто должен был дарить любовь.
Годы пролетели. Катя выросла в умную, принципиальную девушку, окончила институт с красным дипломом, нашла прекрасную работу и встретила человека, с которым решила связать жизнь.
На свадьбу пригласили всех родственников, близких и дальних, кроме одной – Татьяны Николаевны. Узнав об этом из разговора с подругой сына, она в ярости налетела на Дмитрия:
— Как это так?! Родную бабушку на свадьбу внучки не зовут?! Это Анька твоя подстроила? Эта… бесприданница всё ещё мстит?!
— Нет, мать, — оправдывался Дмитрий, чувствуя знакомую тяжесть в груди, — это не Алина. Это Катя. Она… она тебя видеть не хочет. До сих пор ту пощёчину не простила. Я им и так, и сяк объяснял, что затаивать обиду некрасиво, что надо прощать… Но они — обе — как скала. Упёрлись.
— Дай-ка мне номер Катьки. Сейчас же! Сама с ней поговорю. Объясню этой неблагодарной, что значит семья!
Дмитрий, не видя другого выхода, набрал дочери и, едва услышав её «Алло?», сунул телефон матери. Татьяна Николаевна, не дожидаясь приветствия, закричала в трубку:
— Ты что же вытворяешь, бессовестная?! Как это — бабушку родную на свадьбу не пригласить?! У тебя совести совсем нет?! Да я тебе колыбельку качала! Ты для меня самое почётное место в зале должна была выделить, а не прятать как позор!
Катя выслушала этот поток яда. В её голосе, когда она заговорила, не было ни дрожи, ни сомнения, только ледяная твёрдость:
— Вы доказали всё, что я о вас думаю, ещё тогда, когда ударили ребёнка. Никакого почётного места для вас нет. И никогда не будет. — Раздались короткие гудки.
Дмитрий не смог повлиять ни на дочь, ни на жену. Алина лишь покачала головой, когда он попытался вновь завести разговор:
— Дима, это решение Кати. Её боль. Её право. И я полностью её поддерживаю. Ты же видел, как твоя мать «поговорила». Она не извинилась, не попросила прощения. Она требовала почёта. Вот пусть и наслаждается своим величием в одиночестве.— Что расселась? Устала? — резко спросила будущая свекровь. — Тебе ещё обед готовить
Всем знакомым, соседям, случайным собеседницам в поликлинике сварливая Татьяна Николаевна жаловалась на неблагодарную внучку, язвительно виня во всем «дурное влияние» и «воспитание» невестки. Её слова капали как яд:
— Всё Анька виновата! Всю Катьку против меня настроила! Всю жизнь мне палки в колёса вставляла, а теперь и внучку украла! Вырастила эгоистку, не помнящую родства!
Слухи доходили и до Алины. Однажды соседка, Марья Ивановна, осторожно спросила:
— Алина, вы не слышали? Татьяна Николаевна… опять нехорошее про вас говорит. Уж очень зло.
Алина, поливая цветы на подоконнике, лишь улыбнулась – тепло и немного грустно:
— Слышала, Марья Ивановна. Пусть говорит. Если сплетни – единственное, что скрашивает её одиночество… Бог ей судья. У меня же, – она повернулась к фотографии Кати в выпускном платье, – есть моя умница, моя опора, моя Катюша. И её счастье – вот что для меня важно. Ей сейчас не до бабушкиных интриг, у неё целая жизнь впереди. И она знает, что мама всегда рядом.
***
Старший сын и дочь Татьяны Николаевны, воспитанные в послушании, терпели её навязчивое присутствие дольше других. Но и их чаша переполнилась. Постоянные придирки к супругам, критические замечания в адрес внуков, бесцеремонное вмешательство в быт – всё это, помноженное на её невыносимый характер, привело к неизбежному. После особенно громкого скандала в доме старшего сына, где Татьяна Николаевна публично унизила невестку за «неправильно» приготовленный ужин, последовал жёсткий разговор.
— Мама, — сказал старший сын, приехав вместе с сестрой, — твои визиты стали невыносимы. Ты оскорбляешь наших жён, наших детей, диктуешь, как нам жить. Мы не дети, которых можно бесконечно поучать. Мы устали.
— Да, — поддержала дочь, избегая встретиться с горящим взглядом матери, — мы не можем так больше. Ты портишь атмосферу в наших домах. Нам нужно… расстояние.
Они ввели строгие ограничения: редкие, заранее оговорённые визиты только по большим праздникам и на несколько часов. Без возможности остаться на ночь, без права критиковать или давать советы. Татьяна Николаевна впала в ярость, осыпала детей обвинениями в чёрной неблагодарности, кричала, что они «куплены своими половинками», что они «предали родную мать ради этих…». Дети, впервые проявившие твёрдость, стояли на своём. Дорога и в их дома оказалась практически закрыта.
***
Одиночество навалилось тяжёлым, неподъёмным камнем. Пустая квартира, где эхом отдавались её собственные шаги, стала тюрьмой. Татьяна Николаевна металась между гневом и непонятной, щемящей пустотой. Она звонила старым знакомым, но разговоры быстро сходили на нет – её вечные жалобы и злобные сплетни об Алине и Кате утомляли. Она пыталась вернуться к прежнему графику, являлась без предупреждения, но двери перед ней не открывали. Совсем.
Она не понимала. Искренне не понимала. Всю жизнь она знала, как надо. Руководила школой, воспитывала детей, пыталась наставить невестку и внучку на путь истинный. Она же желала им только добра! Почему её оттолкнули? Почему её мудрость, её опыт оказались никому не нужны? Мысль о том, что корень зла – в ней самой, в её безапелляционности, нетерпимости и привычке ломать других под себя, даже не приходила в голову. Вину она возлагала исключительно на других: на Алину, отравившую против неё детей и внучку, на слабохарактерных сына и дочь, поддавшихся влиянию жён, на неблагодарную Катю. Обида и несправедливость, как ей казалось, сжигали её изнутри. Она замкнулась в себе, перестала выходить, перестала следить за домом. Мир за окном существовал где-то далеко, без неё.
Болезнь подкралась тихо, как следствие подорванного годами стресса духа и запущенного тела. Сначала просто слабость, потом – невозможность встать с кровати. Телефон молчал. Дни сливались в серую, болезненную массу.
***
Узнав о болезни свекрови от встревоженной соседки, Алина вздохнула. Злоба давно ушла, осталась лишь усталая жалость. Взяв больничный, она пришла в опустевшую квартиру. Картина была удручающей: пыль, немытая посуда, следы беспорядка. Татьяна Николаевна лежала в постели, осунувшаяся, с лихорадочным блеском в глазах. Она молча наблюдала, как невестка, не говоря лишних слов, открывает окна, проветривает комнаты, моет полы, наводит порядок на кухне.
— Суп сварила, — тихо сказала Алина, ставя тарелку с паром у кровати. — Лёгкий, куриный. Постарайтесь поесть. Лекарства на столе, по часам подписаны. Воду рядом поставила.
Она продолжала убираться, её движения были чёткими, без суеты. Татьяна Николаевна следила за ней взглядом. Тысячи слов роились в голове: упрёки, оправдания, вопросы. Но язык не поворачивался произнести ни одного. Гордость, обида и та самая привычка командовать, которая привела её к этому одиночеству, сомкнули уста. Признать свою неправоту, попросить прощения за ту пощёчину, за годы унижений – значило сломаться окончательно. Она молчала. Алина, закончив уборку, подошла к кровати.
— Заходила соседка, Марья Ивановна. Говорит, проведать сможет, помочь, если что. Номер её телефона на холодильнике магнитиком. — Она посмотрела на свекровь. Взгляд был спокойным, без упрёка, но и без тепла. — Выздоравливайте.
Она повернулась и вышла, не дожидаясь ответа. Дверь тихо закрылась. В квартире воцарилась тишина, теперь чистая, но от этого ещё более гнетущая. Татьяна Николаевна долго смотрела в пустоту. Потом её взгляд упал на старый шкаф в углу комнаты. С трудом, превозмогая слабость, она поднялась с кровати, подошла и открыла его. В глубине, за сложенным бельём, стояла большая, нарядная коробка, перевязанная потускневшим бантом. Она вытащила её, села на пол, прислонившись к шкафу, и открыла крышку. Внутри, бережно уложенные, лежали игрушки: плюшевый мишка в вязаном свитере, кукла в нарядном платье, деревянная пирамидка, яркий мяч – всё то, что она годами копила, собиралась подарить Кате «когда та станет послушной», «когда одумается», «когда поймёт, как бабушка её любит». Игрушки так и остались новыми, ненужными. Она провела рукой по мягкому меху мишки, потом сжала куклу. Слёзы, горькие и беспомощные, наконец хлынули из её глаз, капая на картонную коробку, хранившую немой укор её собственной жизни.
