День, когда мир Виктории треснул по швам, начался с запаха дешёвого парфюма и плюшевого сердца.
Она как раз заканчивала протирать пыль в гостиной, когда в замке повернулся ключ. Эдик, её муж, влетел в квартиру как майский вихрь — шумный, румяный и с дурацкой улыбкой на лице. В руках он держал нечто алое и непотребное.
— Викуся, встречай! — провозгласил он с порога, протягивая ей плюшевое сердце размером с приличную подушку. Посередине кривоватыми золотыми буквами было вышито: «Моему Тигрёнку».
Виктория замерла со шваброй в руках. Двадцать лет совместной жизни. Двадцать лет она была его «Викусей», «ласточкой», «рыбкой». Но «Тигрёнком»? Никогда. Она с недоумением посмотрела на мужа. От него пахло не его привычным «Dior», а чем-то приторно-сладким, как леденец из ларька.
— Эдик, это… что? — она осторожно взяла в руки плюшевый кошмар. Сердце было набито чем-то твёрдым, как опилками.
— Подарок! — он сиял, как начищенный самовар. — Просто так, для настроения!
Виктория провела пальцами по вышивке. Стежки были неровные, нитки торчали. Работа дилетанта. Она, профессиональная портниха пятого разряда с красным дипломом, видела это сразу. Внутри что-то неприятно ёкнуло.
— А почему «Тигрёнку»? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Эдик на мгновение запнулся, улыбка чуть дрогнула.
— Да так… Ласково же. Ты у меня хищница, — он попытался её обнять, но она инстинктивно отстранилась, прижимая к себе это алое недоразумение.
Вечером, когда их дочь Таня, студентка-первокурсница, вернулась из института, фарс продолжился. Таня, увидев сердце на диване, прыснула со смеху.
— Пап, ты что, в детство впал? Где ты этот антиквариат откопал?
Эдик побагровел.
— Ничего ты не понимаешь в романтике! Это для мамы.
Таня переглянулась с матерью, и Виктория поняла, что дочь тоже всё чувствует. Этот вечер был пропитан фальшью, как дешёвая колбаса соей. Эдик был неестественно весел, постоянно заглядывал в телефон и вздрагивал от каждого уведомления. А Виктория сидела, смотрела на плюшевое сердце и понимала: это не подарок. Это улика.
Но настоящая буря разразилась через неделю.
Это была суббота. Виктория с самого утра возилась на кухне, пекла любимый Эдиков яблочный пирог с корицей. Аромат выпечки смешивался с запахом цветущей под окном сирени. Таня уехала на дачу к бабушке, помочь с прополкой. Клавдия Петровна, мама Виктории, уже третий день жаловалась по телефону на сорняки, которые «прут, как оглашенные».
Эдик вошёл на кухню, когда она как раз доставала пирог из духовки. Он был одет не по-домашнему: свежая рубашка, дорогие брюки, начищенные туфли.
— Ты куда-то собрался? — спросила Виктория, ставя пирог на деревянную доску.
— Собрался, — отрезал он, не глядя на неё. — Нам надо поговорить.
Сердце ухнуло куда-то в район пяток. Таким тоном он обычно сообщал о проблемах на своей работе — у него была небольшая фирма по установке пластиковых окон.
— Что-то случилось? С работой?
— С работой всё в порядке, — он сел за стол, но от пирога отвернулся. — С нами случилось. Вика, я ухожу.
Воздух на кухне стал плотным, вязким. За окном весело чирикали воробьи, а в мире Виктории наступила оглушительная тишина.
— Как… уходишь? — прошептала она, не веря своим ушам. — Куда?
— К другой женщине, — он сказал это так просто, будто сообщал, что идёт в магазин за хлебом. — Я встретил свою мечту. Светлану. И да, это она — мой «Тигрёнок».
Плюшевое сердце. Вот оно что. Улика превратилась в приговор.
— А я? А Таня? Двадцать лет, Эдик… — голос сорвался.
— А что двадцать лет? — он вдруг посмотрел на неё холодными, чужими глазами. В них не было ни сожаления, ни тепла, только раздражение. — Ты двадцать лет сидела на моей шее. Домохозяйка! Ни копейки в дом не принесла. Я пахал, как проклятый, чтобы ты свои пироги пекла и сериалы смотрела.
От несправедливости у Виктории перехватило дыхание.
— Я сидела на шее? Эдуард, ты в своём уме? Ты сам настоял, чтобы я ушла с работы, когда Таня родилась! Ты кричал, что твоя жена не будет за гроши спину гнуть на фабрике! Ты говорил: «Вика, твоё призвание — дом, семья!» А мой диплом? Мой пятый разряд? Я могла бы стать модельером!
— Ой, ну началось! — он махнул рукой. — Модельер! Кому нужны твои юбки в 2025 году? Света — другое дело. Она бизнес-леди, у неё свой салон красоты. Она успешная, она горит! А ты… ты потухла, Вика. С тобой скучно. Ты пахнешь пирогами и нафталином.
Каждое его слово было как пощёчина. Он методично, с наслаждением, уничтожал её, втаптывал в грязь всё, что было их общей жизнью.
— Так вот, — продолжил он деловито. — Квартира моя, куплена до брака. Машина моя. Дача записана на мою маму. Так что… собирай вещи. Даю тебе три дня.
— Три дня? — она задохнулась от возмущения. — Ты выгоняешь меня и собственную дочь на улицу? Без копейки?
— А что я тебе должен? — он усмехнулся. — Ты совершенно не приспособлена к жизни. Ты даже не знаешь, как квартплату оплачивать, я всё делал сам. Как ты вообще выживешь? Хотя, это уже не мои проблемы. Можешь к своей маме переехать, в её хрущёвку. Там как раз для тебя место найдётся.
Он встал, поправил воротник рубашки и направился к выходу.
— Вещи свои можешь забрать. Ну, там, платья свои, кастрюли. А мебель и технику не трогай. Это активы. Тебе, домохозяйке, этого не понять.
Он ушёл, хлопнув дверью. А Виктория так и осталась стоять посреди кухни, рядом с остывающим яблочным пирогом, который он даже не попробовал. Запах корицы и печёных яблок вдруг стал удушливым, невыносимым. Мир не просто треснул — он разлетелся на тысячи мелких, острых осколков.
***
Клавдия Петровна, женщина старой закалки и несгибаемой воли, встретила новость стоически. Она выслушала сбивчивый рассказ дочери по телефону, помолчала, а потом отчеканила:
— Так. Без слёз. Пирог в контейнер, кота в переноску, вещи в чемоданы. Жду. Разберёмся.
Кот Барсик, толстый и ленивый сибиряк, переезд воспринял как личное оскорбление. Он орал всю дорогу в такси, а в тесной двухкомнатной хрущёвке своей новой бабушки забился под диван и отказался выходить, демонстрируя всему миру своё презрение.
Квартира Клавдии Петровны была маленькой, но уютной, как старая шкатулка. Пахло валокордином, сушёными травами и мамиными духами «Красная Москва», которыми она пользовалась по большим праздникам. Каждый сантиметр был заставлен книгами, фотографиями в рамочках и бесчисленными фиалками в горшках.
— Ну, вот, — Клавдия Петровна оглядела заставленную вещами прихожую. — Немного тесновато, конечно. Танюшку в маленькую комнату, мы с тобой в зале. Ничего, прорвёмся. Не на улице, и на том спасибо.
Таня, вернувшись с дачи и узнав обо всём, сначала впала в ступор, а потом её прорвало.
— Как он мог? Папа… он же… он же нас любит!
— Любил, доченька, — горько поправила Виктория. — Теперь он любит «Тигрёнка» Светлану.
— Какого ещё тигрёнка? — не поняла Таня.
— Плюшевого, — мрачно вставила Клавдия Петровна, разливая по чашкам чай с чабрецом. — Вашего папашу, видимо, бес попутал на старости лет. Седина в бороду — бес в ребро. Классика жанра.
Первые недели были самыми тяжёлыми. Виктория ходила как в тумане. Двадцать лет она была женой, хозяйкой большого дома, мамой. А теперь — сорокапятилетняя безработная женщина с дочерью-студенткой, живущая у мамы на пенсию. Эдик, как и обещал, не звонил и не писал. Алименты на Таню он, правда, перечислял, но ровно ту сумму, что полагалась по закону, ни копейкой больше. Как будто откупался.
Соседки Клавдии Петровны, всевидящие и всезнающие бабушки у подъезда, тут же разнесли новость по всему двору.
— Клавдиевна, а что, твоя-то вернулась? Муж-то бросил, говорят?
— Не бросил, а на свободу отпустил, — с достоинством отвечала Клавдия Петровна. — Моя Вика — птица вольная, что ей в золотой клетке сидеть?
— Ишь ты, вольная, — цокали языками бабки. — А говорят, бизнесмен твой зятёк к молодой фифе ушёл, с ногтями вот такущими!
Эти сплетни долетали до Виктории и жалили, как крапива. Ей казалось, что все смотрят на неё с жалостью. Брошенка. Неудачница. Женщина, пахнущая нафталином и пирогами.
Однажды вечером, когда тоска стала совсем невыносимой, она сидела на кухне и бездумно листала газету с объявлениями о работе. Уборщица, посудомойка, продавец… Ничего, что требовало бы её квалификации. Диплом портнихи, полученный четверть века назад, казался бесполезной картонкой.
— Что киснешь? — Клавдия Петровна вошла на кухню с корзинкой, полной только что срезанных роз с дачи. — Вот, полюбуйся. Красота! А колючие какие!
Она поставила розы в вазу и принялась обрезать лишние листья и шипы.
— Знаешь, чем хороша роза? — спросила она, не поворачиваясь. — Она красивая, нежная. Но попробуй-ка её обидеть — сразу шипами вцепится. Характер показывает. И ты давай, показывай характер. Хватит раскисать. Ты не просто женщина, ты — специалист! У тебя руки золотые. Вспомни, какие ты мне платья шила! Соседки от зависти помирали.
— Мам, кому это сейчас нужно? — вздохнула Виктория. — Везде китайский ширпотреб.
— А вот и неправда! — Клавдия Петровна повернулась, в руках у неё был острый секатор. — Хорошая, качественная вещь всегда в цене. У тебя глаз намётан, вкус есть. Почему ты себя в мусорный ящик списала? Эдик списал, а ты и рада?
Она подошла и села напротив.
— Слушай меня внимательно, дочь. Завтра встаёшь, умываешься, красишь губы красной помадой и идёшь. Куда? А хоть куда! Для начала — на швейную фабрику. Да, там копейки. Но ты вспомнишь, что такое работа, что такое коллектив. Расправишь плечи. А дальше видно будет. Нельзя сидеть и ждать, пока тебя плесенью покроет. Надо действовать. Поняла?
Виктория посмотрела на мать — на её прямую спину, на решительное лицо в морщинках, на руки, которые умели и розы выращивать, и пироги печь, и занозы из детских пальцев вытаскивать. И ей стало стыдно за свою слабость.
На следующий день, накрасив губы помадой «Рубиновая страсть», которую мама хранила для особых случаев, Виктория поехала на окраину города, где ещё с советских времён дымила трубами швейная фабрика «Зарница».
***
Фабрика «Зарница» встретила её гулом сотен швейных машинок и запахом машинного масла. Начальник цеха, усатый мужчина по имени Пётр Семёнович, скептически повертел в руках её диплом.
— Пятый разряд… С отличием… Двадцать пять лет назад, — пробасил он. — Квалификацию, небось, растеряла, голубушка? У нас тут не платья бальные шить. У нас план, госзаказ. Спецодежда. Ватники, робы. Справишься?
— Справлюсь, — твёрдо сказала Виктория.
Её посадили за старенькую, но надёжную машинку «Juki». Рядом сидели женщины — молодые и не очень, уставшие, с въевшейся в пальцы пылью от ткани. Они с любопытством поглядывали на новенькую — на её аккуратный маникюр и дорогую (хоть и не новую) блузку.
Первый день был адом. Руки, отвыкшие от монотонной работы, не слушались. Спина затекла. Глаза слезились от напряжения. Грубая ткань резала пальцы. Она шила бесконечные штанины для рабочих комбинезонов, и каждая строчка казалась ей символом её рухнувшей жизни. Ровно, серо, безрадостно.
Вечером, придя домой, она без сил рухнула на диван.
— Ну как? — с порога спросила мама.
— Ужасно, — простонала Виктория. — Я больше не могу. Это каторга.
— Ничего, — невозмутимо ответила Клавдия Петровна. — Первая затяжка всегда горькая. Втянешься. Ужинать будешь? Я твои любимые сырники сделала.
И Виктория втянулась. День за днём, неделя за неделей. Она научилась работать быстро, не отвлекаясь. Гул машинок перестал раздражать, став привычным фоном. Она подружилась с соседкой по станку, весёлой хохотушкой Валей, которая в одиночку воспитывала двоих сыновей и знала тысячу анекдотов.
— Ты, Вика, не от мира сего, — говорила ей Валя в обеденный перерыв, жуя бутерброд с колбасой. — У тебя даже робу, когда шьёшь, шовчик идеальный, как на парад. А я тяп-ляп — и готово. Всё равно в мазуте испачкают.
— Я так не могу, — отвечала Виктория. — Если делать, то делать хорошо.
Именно это её «хорошо» и заметил Пётр Семёнович. Однажды он подошёл к ней с необычным заданием.
— Виктория, тут такое дело… Жена мэра заказала для благотворительного бала шторы в актовый зал ДК. Ткань дорогая, французский бархат. Никто из наших не берётся, боятся испортить. А я твою работу видел. Возьмёшься? Заплатим отдельно, премия будет хорошая.
Виктория согласилась. Две ночи она не спала, кроила и шила эти проклятые шторы. Бархат был капризный, скользил, оставлял затяжки. Но когда она повесила готовые полотна, цех ахнул. Шторы лежали идеальными, тяжёлыми складками, каждый шов был безупречен.
Жена мэра осталась в восторге. А Пётр Семёнович стал всё чаще давать Виктории «спецзаказы» — то сшить скатерти для банкета в администрации, то униформу для официантов нового ресторана. Платили за это действительно неплохо. У Виктории появились свои, личные деньги. Небольшие, но заработанные. Это было пьянящее чувство.
Она начала брать подработку на дом. Валя разнесла по всей фабрике, что у Вики руки золотые. Сначала коллеги стали приносить ей вещи на ремонт: молнию вставить, брюки подшить. Потом пошли заказы посерьёзнее. Кто-то попросил сшить дочке платье на выпускной, кто-то — костюм для мужа на юбилей.
Маленькая квартира Клавдии Петровны превратилась в филиал швейного цеха. В зале, где они спали, стоял старенький «Veritas», который мама бережно хранила с молодости. Повсюду были разложены выкройки, обрезки ткани и катушки с нитками. Кот Барсик облюбовал себе место на рулоне мягкого кашемира и сердито шипел, когда его пытались согнать.
— Вика, ты себя загонишь, — ворчала Клавдия Петровна, но в глазах её светилась гордость. — Днём на фабрике, ночью дома строчишь.
— Мама, я не могу иначе, — отвечала Виктория, не отрываясь от работы. — Мне нужно встать на ноги. Ради Тани. Ради себя.
Таня, видя, как работает мать, тоже старалась помочь. После института бежала домой, убирала, готовила ужин, помогала с примерками.
— Мам, а ты помнишь, как папа говорил, что ты ничего не умеешь? — спросила она однажды. — Какой же он дурак. Ты самая талантливая!
Именно в тот момент, когда она заканчивала шить роскошное вечернее платье для одной из своих клиенток, у Виктории родилась идея. Дерзкая, пугающая, но такая манящая.
Она сидела и смотрела на переливающийся шёлк, на идеальную строчку, на то, как искусно были вшиты кружева. Это было не просто платье. Это было произведение искусства. И оно было создано ею, «домохозяйкой, пахнущей нафталином».
«А что, если?..» — подумала она. — «Что, если не чинить чужое, а создавать своё? Не для других, а для себя. Открыть своё маленькое ателье? Или даже… магазин?»
Мысль эта показалась ей безумной. Где взять деньги? Где найти помещение? Но зёрнышко было брошено. И оно начало прорастать.
***
Идея о собственном деле росла и крепла. Виктория начала откладывать каждую копейку с «левых» заказов. Она завела тетрадку, куда записывала бизнес-план, рисовала эскизы будущих моделей и рассчитывала смету. Суммы получались астрономические.
— Где же нам взять такой стартовый капитал? — вздыхала она, показывая расчёты маме. — Это же целое состояние.
— Под лежачий камень вода не течёт, — философски отвечала Клавдия Петровна, поливая свои фиалки. — Надо думать.
Думать пришлось недолго. Помощь пришла, откуда не ждали.
Однажды в дверь позвонила тётя Зина, двоюродная сестра Клавдии Петровны из деревни. Тётя Зина была женщиной энергичной, громкой и предприимчивой. Она приехала в город продавать излишки урожая — картошку, морковку и знаменитые на всю округу солёные огурцы.
За чаем, выслушав историю Вики, тётя Зина стукнула кулаком по столу так, что фиалки подпрыгнули.
— Ах, он подлец! Эдька-то! А я всегда говорила, что он скользкий тип! Ну ничего, Викуля, нос не вешать! Дело у тебя верное. Одежда всегда нужна. Особенно хорошая.
Она хитро прищурилась.
— У меня тут сбережения есть. На «чёрный день», как говорится. Я корову в прошлом году продала, да и за огурцы неплохо капает. Я тебе займу. Без процентов. Как родственнице. Поднимешься — отдашь. А не поднимешься… что ж, значит, не судьба. Но я в тебя верю! У тебя хватка есть, материнская.
Виктория и Клавдия Петровна онемели.
Часть денег была найдена. Ещё часть Виктория, зажмурившись от страха, взяла в кредит в банке, заложив мамину дачу. Клавдия Петровна сама на этом настояла.
— Дача — это что? Земля. А твоё дело — это будущее. Татьянино будущее. Бери, не бойся.
С помещением тоже помог случай. Валя с фабрики рассказала, что на первом этаже в их доме уже полгода пустует бывшая молочная кухня. Место проходное, рядом с рынком. Аренда божеская.
И закрутилось. Ремонт делали сами. Виктория, Таня и Клавдия Петровна с тётей Зиной, которая задержалась в городе, чтобы «проконтролировать процесс», красили стены, циклевали полы, вешали светильники. Пётр Семёнович с фабрики по старой дружбе помог достать списанные, но крепкие манекены.
Название родилось само собой — «Виктория». Просто и с достоинством.
Виктория уволилась с фабрики. Пётр Семёнович отпускать её не хотел, но, узнав, в чём дело, пожал руку:
— Молодец. Рисковая. Уважаю. Будет нужна помощь — заходи.
Первую партию товара она шила сама, ночами напролёт. Это были простые, но элегантные вещи: несколько моделей платьев, юбки-карандаши, классические брюки и кашемировые водолазки. Она делала ставку на качество ткани и идеальный крой. Никакого Китая, только проверенные поставщики, контакты которых она нашла через старые фабричные связи.
За неделю до открытия случилось ЧП. Кот Барсик, обозлённый на то, что его любимый рулон кашемира пустили на водолазки, решил отомстить. Ночью он пробрался в комнату, где на вешалках висела готовая коллекция, и от души поточил когти о самое видное платье из дорогой итальянской шерсти.
Утром Виктория, увидев затяжки и дырки, чуть не разрыдалась.
— Всё! Это знак! Ничего не получится! — причитала она.
— Так, без паники! — скомандовала Клавдия Петровна. — Ты портниха или где? Включай фантазию!
Виктория взяла себя в руки. Она села за стол, взяла карандаш и через час на месте дырок красовалась изящная ручная вышивка в виде веточки лаванды. Платье стало выглядеть ещё интереснее и дороже.
— Вот видишь! — удовлетворённо кивнула мама. — Нет худа без добра. А этому террористу усатому, — она погрозила кулаком в сторону дивана, под которым прятался Барсик, — я сегодня вместо сметаны кошачьей мяты в миску положу. Для успокоения нервов.
День открытия был волнительным. Пришли все: Клавдия Петровна в своём лучшем платье, смущённая Таня, громогласная тётя Зина, Валя со всей их бывшей бригадой с «Зарницы» и даже Пётр Семёнович с букетом астр.
Первой покупательницей стала случайная прохожая, женщина лет пятидесяти. Она долго вертела в руках ту самую кашемировую водолазку, потом примерила.
— Боже, какое качество! — восхитилась она. — Сидит идеально. Беру!
И дело пошло. Сначала медленно, потом всё быстрее. «Сарафанное радио» оказалось лучшей рекламой. Женщины приходили по рекомендации подруг, коллег, сестёр. Им нравилось, что здесь можно найти не только качественную одежду, но и получить дельный совет. Виктория безошибочно определяла тип фигуры и советовала фасон, который подчеркнёт достоинства и скроет недостатки.
Через год она смогла нанять двух продавщиц и одну швею в помощь себе. Ещё через два — полностью рассчиталась с долгами и выкупила помещение в собственность. Маленький магазинчик превратился в модный бутик, известный в городе. Виктория сама ездила на выставки в Москву, выбирала ткани, разрабатывала новые модели. Она сменила причёску, похудела, в глазах появился уверенный блеск. От прежней, потухшей домохозяйки не осталось и следа.
Она думала, что прошлое отпустило её. Что история с Эдиком — это затянувшаяся рана, шрам, который уже не болит. Она ошибалась. Прошлое готовилось нанести визит.
Шёл пятый год её новой жизни. Стоял промозглый ноябрь. Липкий снег с дождём барабанил по стеклу витрины. В такие дни покупателей обычно было мало, и Виктория, оставив в зале продавщицу Лену, ушла в свою маленькую мастерскую в подсобке, чтобы поработать над эскизами новой весенней коллекции.
В магазине играла тихая музыка, пахло кофе и хорошим парфюмом. Лена как раз показывала новой клиентке тёплый шерстяной кардиган. Вдруг колокольчик над дверью звякнул, и в бутик вошёл мужчина. Высокий, солидный, в дорогом пальто. Он стряхнул с плеч капли дождя и брезгливо огляделся.
— Девушка, мне бы что-нибудь… на подарок, — сказал он Лене таким тоном, будто делал ей великое одолжение. — Для дамы. Что-нибудь эффектное.
Виктория в подсобке услышала этот голос и замерла. Рука с карандашом застыла над листом бумаги. Этот голос. Немного охрипший, с бархатными, начальственными нотками. Она не слышала его почти пять лет, но узнала бы из тысячи. Эдик.
Сердце заколотилось где-то в горле. Что он здесь делает? В её магазине? Неужели узнал? Нет, не может быть. Он никогда не интересовался её жизнью.
Она приоткрыла дверь и выглянула в зал. Так и есть. Это был он. Постаревший, с залысинами и мешками под глазами, но всё тот же самодовольный Эдуард.
— Какой у дамы размер? Предпочтения? — щебетала Лена, не подозревая, кто перед ней.
— Размер… э-э… сорок восьмой, наверное, — протянул Эдик. — Предпочтения… Ну, чтобы дорого-богато выглядело. Она у меня такая, статусная.
Лена повела его к вешалкам. Эдик лениво перебирал платья, морщился.
— И что, это всё ваше производство? «Местное?» —с пренебрежением спросил он.
— Да, это наш бренд, «Виктория», — с гордостью ответила Лена. — У нас собственное небольшое производство, только лучшие ткани, итальянские, французские.
— «Виктория» … — задумчиво повторил он. — Название какое-то… простое. Ну да ладно. А вот это платье сколько стоит?
Лена назвала цену. Эдик присвистнул.
— Ничего себе! За кусок тряпки? Да у вас тут цены, как в Москве!
Виктория в подсобке сжала кулаки. Кусок тряпки! Да она душу вложила в это платье!
— У нас эксклюзивные модели, ручная работа, — вежливо, но уже холодно сказала Лена.
— Ладно, ладно, — Эдик выбрал самое яркое платье, аляповатое, с золотой вышивкой. То, что Виктория считала своей творческой неудачей и держала больше для привлечения внимания на витрине. «Для его статусной дамы — в самый раз», — злорадно подумала она.
— Беру, — сказал Эдик. — Заверните. Только это… Скидочку бы.
— У нас сейчас нет скидок, — отрезала Лена.
— Ну как же нет? — возмутился он. — Я у вас первый раз, крупная покупка. Позовите хозяйку. С хозяйкой всегда можно договориться. Я умею с людьми разговаривать.
Виктории показалось, что она сейчас задохнётся. Хозяйку. Он хочет видеть хозяйку.
Лена замялась.
— Виктория Павловна немного занята…
— Ничего, я подожду, — он вальяжно опёрся о прилавок. — У меня время есть.
Виктория поняла, что выхода нет. Это должно было случиться. Рано или поздно. Она глубоко вздохнула, поправила причёску, расправила плечи и вышла из подсобки.
— Я вас слушаю. Вы хотели видеть хозяйку?
Она произнесла это своим новым, уверенным голосом. Голосом хозяйки модного бутика.
Эдик обернулся. Сначала он смотрел на неё, не узнавая. Он видел перед собой элегантную, ухоженную женщину в стильном брючном костюме, с короткой стрижкой и дорогими очками в тонкой оправе. Потом его глаза расширились. Улыбка сползла с лица. Он открыл рот, закрыл. И снова открыл, но не смог произнести ни звука.
Он смотрел на свою бывшую жену. На «домохозяйку, пахнущую нафталином». И не мог поверить своим глазам.
А Виктория смотрела на него. И впервые за пять лет не чувствовала ни боли, ни обиды. Только холодное, спокойное любопытство. И ещё что-то новое. Чувство полной, безоговорочной победы.
История этой семьи, как и многие другие, показывает, что самый тёмный час бывает перед рассветом. Иногда, чтобы найти себя, нужно сначала потерять всё, что считал своим.
***
Тишина в магазине звенела так, что, казалось, её можно потрогать. Продавщица Лена и вторая покупательница замерли, чувствуя, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Эдик продолжал молча смотреть на Викторию, а его лицо меняло цвета, как осенний лист: от бледного к красному, потом к пятнисто-багровому.
— Вика? — наконец выдавил он. Голос, которым он привык командовать, прозвучал сипло и неуверенно. — Это… это твой магазин?
— Мой, — спокойно подтвердила Виктория, слегка улыбнувшись. Улыбка получилась немного хищной. — Удивлена, что ты не узнал. Бренд ведь назван моим именем. «Виктория». Ты всегда говорил, что у меня нет фантазии.
Эдик проглотил ком в горле. Он оглядел бутик уже другими глазами — не как случайный покупатель, а как человек, осознавший масштаб своей ошибки. Стильные вешалки, мягкий свет, дорогие ткани, идеальный порядок. Всё здесь дышало вкусом и успехом. Его успехом это быть перестало.
Он замялся, но старая привычка брать ситуацию под контроль победила. Он попытался натянуть на лицо свою фирменную самоуверенную улыбку, но получился какой-то жалкий оскал.
— Ну, ты даёшь… — протянул он, стараясь говорить развязно. — Вот это размах! Молодец, не пропала. Я всегда знал, что в тебе есть стержень.
Виктория внутренне усмехнулась. «Стержень»? Пять лет назад он называл это «упрямством» и «неумением быть гибкой».
— Так что насчёт скидки? — продолжил он, решив, видимо, что комплимент сработал. — Ну, хоть скидочку-то сделай… по старой памяти.
Это была его роковая ошибка. Фраза «по старой памяти» стала тем самым детонатором, который взорвал остатки былого терпения Виктории. Она смерила его долгим, оценивающим взглядом с головы до ног, задержавшись на потёртых манжетах его дорогого пальто и на уставшем, осунувшемся лице.
— По старой памяти, Эдуард, я тебе бесплатно борщи варила, рубашки гладила и носки штопала, — произнесла она негромко, но так отчётливо, что услышали все. — А здесь — бизнес. И цены для всех одинаковые.
Лена прыснула в кулак и тут же сделала серьёзное лицо. Вторая покупательница, дама бальзаковского возраста, с явным одобрением посмотрела на Викторию. Атмосфера в магазине наэлектризовалась.
Эдик побагровел до корней волос. Такого публичного унижения он не испытывал никогда. Он, Эдуард Григорьевич, владелец фирмы, уважаемый человек, был отчитан, как мальчишка, своей бывшей женой-домохозяйкой.
Скрипнув зубами, он молча достал из бумажника пачку денег и швырнул их на прилавок.
— Сдачи не надо.
Лена аккуратно упаковала аляповатое платье в фирменный пакет. Эдик схватил его и, не прощаясь, развернулся к выходу. Но уже у самой двери он вдруг остановился, будто что-то вспомнив. Он обернулся. От былой спеси не осталось и следа. В глазах плескалась какая-то отчаянная надежда.
— Слушай… Вик… — он понизил голос, чтобы не слышали посторонние. — У тебя же тут размах… Может, работу найдёшь? Для Светы. У неё сейчас… трудности. Салон пришлось продать.
Виктория чуть не рассмеялась в голос. Вот оно что! Вот причина его появления здесь! «Статусная дама» оказалась не у дел. Бизнес-леди прогорела. Какая ирония.
Она сделала вид, что серьёзно задумалась. Склонила голову набок, постучала пальцем по подбородку.
— Хм, работа, говоришь? — она обвела взглядом свой магазин. — Ну… вакансии есть. Нам как раз швея нужна, в цех. С опытом. Умеет? Строчка прямая, петли обмётывать, с оверлоком дружит?
Эдик споткнулся на ровном месте. Он ожидал чего угодно: отказа, скандала, злорадства. Но такого простого, убийственного в своей логике вопроса он не ожидал. Представить свою Светлану, своего «Тигрёнка» с её акриловыми ногтями и томным взглядом, за швейной машинкой было невозможно.
— Она… она не швея, — пробормотал он.
— Жаль, — с деланным сожалением вздохнула Виктория. — Тогда ничем не могу помочь. У нас здесь все работают руками.
Он ещё секунду постоял, переводя растерянный взгляд с Виктории на дорогие платья, потом, буркнув что-то невнятное, буквально вылетел из магазина, едва не сбив с ног входящую пожилую пару.
А Виктория, глядя ему вслед, на мокрую от снега улицу, позволила себе тихую, торжествующую усмешку.
— Смеялся, что я без копейки… теперь смеюсь я.
***
После ухода Эдика напряжение в магазине спало. Лена с восхищением смотрела на начальницу.
— Виктория Павловна, вы — кремень! Вот это вы его отбрили!
Виктория лишь махнула рукой, хотя внутри всё пело и ликовало. Это была не просто мелкая месть. Это был финальный аккорд, закрывающий гештальт. Она больше не была жертвой. Она была победительницей.
Вечером дома она рассказала обо всём маме и Тане. Клавдия Петровна слушала, удовлетворённо кивая.
— Я же говорила — роза должна показывать шипы! Правильно сделала, дочь. Нечего было перед ним расшаркиваться. Совсем совесть потерял, скидочку ему…
Таня, уже взрослая девушка, заканчивающая университет, обняла мать.
— Мам, я так тобой горжусь! Ты самая сильная!
Новость о визите Эдика и его конфузе, разумеется, не осталась тайной. Валя с фабрики, которой Лена по секрету рассказала эту историю, разнесла её по своим знакомым. Мир тесен, а маленький город — и подавно. Через неделю Виктория знала о жизни бывшего мужа больше, чем за все пять лет разлуки.
Оказалось, что его «Тигрёнок» Светлана была дамой с большими аппетитами и полным отсутствием деловой хватки. Её салон красоты, который Эдик ей фактически подарил, продержался на плаву пару лет, а потом пошёл ко дну из-за неумелого управления и воровства персонала. Светлана привыкла жить на широкую ногу, и когда денежный поток иссяк, её любовь к Эдику тоже как-то поблекла.
Фирма Эдуарда тоже переживала не лучшие времена. Конкуренты задавили, заказов стало меньше. Он влез в кредиты, чтобы поддерживать привычный уровень жизни для своей «статусной дамы». Как рассказывали сплетники, в их доме всё чаще случались скандалы. Светлана пилила его за безденежье, а он срывался на ней за расточительность. Их «великая любовь» оказалась пшиком, мыльным пузырём, который лопнул при первых же финансовых трудностях.
Виктория слушала эти новости без злорадства. Скорее, с каким-то отстранённым интересом, как будто читала сводку погоды. Её это больше не трогало. Её жизнь шла своим чередом.
Она расширила бизнес. Открыла небольшой швейный цех в арендованном помещении, наняв ещё несколько швей из своей старой бригады с «Зарницы». Теперь она могла выпускать больше продукции, не теряя в качестве. Её бренд «Виктория» стал узнаваемым. К ней стали обращаться за разработкой корпоративного стиля для ресторанов и гостиниц.
Однажды, разбирая старые мамины вещи на антресолях, она наткнулась на коробку с выкройками из журналов «Бурда Моден» восьмидесятых-девяностых годов.
— Ой, мамуля, смотри, какое сокровище! — воскликнула она, показывая пожелтевшие листы Клавдии Петровне. — Помню, как мы с тобой по ночам их переводили через копирку.
— А помнишь, как тогда с тканями было туго? — подхватила мама. — Доставали по блату. Шифон, крепдешин… Это же целое событие было! А сейчас — чего только нет. Шей — не хочу. Кстати, о тканях. Ты знаешь, что лён — прекрасный антисептик? В старину льняные повязки на раны накладывали, чтобы заражения не было. А ещё он летом охлаждает, а зимой греет. Уникальный материал. Может, тебе стоит сделать коллекцию из льна? Такую, в народном стиле, но современную.
Эта идея запала Виктории в душу. Она начала изучать историю русского костюма, орнаменты, техники вышивки. Летом они с Таней и Клавдией Петровной поехали в Суздаль, бродили по старинным улочкам, заходили в музеи. Эта поездка вдохновила её на создание новой, совершенно уникальной коллекции.
***
Коллекция «Русские сезоны» имела оглушительный успех. Летящие льняные сарафаны с тонкой вышивкой, строгие платья из плотного хлопка, напоминающие по крою крестьянские рубахи, уютные шерстяные кардиганы с орнаментами — всё это разлеталось, как горячие пирожки. Викторию пригласили участвовать в региональной неделе моды, где её коллекция получила гран-при.
О ней стали писать местные газеты. «От домохозяйки до успешного дизайнера: история Виктории N». Она давала интервью, участвовала в телепередачах. Она стала примером для многих женщин, которые оказались в трудной жизненной ситуации.
Таня, закончив институт с красным дипломом по специальности «маркетинг», пришла работать к матери.
— Мам, у тебя гениальные идеи и золотые руки, — сказала она. — Но тебе нужен толковый менеджер, который будет продвигать твой бренд. Давай откроем интернет-магазин? Будем продавать по всей России!
И они открыли. Таня взяла на себя всю организационную работу, а Виктория занималась творчеством. Их семейный бизнес процветал.
Тётя Зина, приезжая в гости, ахала от восторга.
— Ишь ты, Викуля, какая ты у меня бизнес-вумен стала! Не зря я в тебя поверила! — она вручала племяннице очередную банку своих фирменных огурцов. — Вот, к столу. Огурчики — они для дела полезные. В них калий есть, для сердца хорошо. А тебе сердце нужно крепкое, чтобы всё это выдержать.
Клавдия Петровна тоже расцвела. Она с гордостью рассказывала своим подружкам у подъезда об успехах дочери и внучки, показывала им журналы со статьями о Виктории. Она по-прежнему выращивала на даче свои колючие розы, но теперь в её взгляде не было тревоги за будущее дочери.
Кот Барсик состарился, обленился окончательно и большую часть времени спал на самых дорогих тканях в мастерской, считая это своей законной привилегией. Его больше никто не гонял. Он был талисманом.
Однажды весенним днём, когда в городе уже вовсю пахло молодой листвой и сиренью, Виктория сидела в своём уютном кабинете при цехе и пила чай. Зазвонил телефон. Это была Валя с фабрики.
— Вика, привет! Ты сейчас упадёшь! — тараторила она в трубку. — Я сейчас в супермаркете была, видела твоего бывшего!
— Ну и что? — спокойно спросила Виктория.
— Да не в этом дело! Он там… грузчиком работает! Тележки с товаром возит! Представляешь? Эдуард Григорьевич — и грузчик! Я подошла поближе, точно он! Осунулся, постарел, в какой-то робе застиранной… Говорят, фирму свою он продал за долги, а эта его… Света-конфета… сбежала от него к какому-то турку. Вот так-то!
Виктория помолчала, переваривая новость. Она представила Эдика, толкающего тяжёлую тележку. И не почувствовала ничего. Ни злорадства, ни жалости. Пустоту. Этот человек был стёрт из её жизни, как неудачный эскиз ластиком. Его судьба её больше не волновала.
— Спасибо, Валя, за новость, — сказала она и повесила трубку.
Она подошла к окну. Внизу шумел город, жили своей жизнью люди. У неё впереди было много дел: новая коллекция, закупка тканей, подготовка к выставке в Москве. Её жизнь была наполнена смыслом, творчеством, любовью близких.
Она вспомнила тот день, когда стояла на кухне с этим дурацким плюшевым сердцем в руках, и мир рушился. Тогда ей казалось, что это конец. А это оказалось началом. Началом новой, настоящей жизни, где она сама прокладывала каждую строчку своей судьбы.
