Меня зовут Фаина, мне тридцать девять. Я живу на родительской даче круглый год: в комнате с книжным шкафом, под одеялом, которое мама когда-то вязала вечерами. До недавнего времени мой мир держался на двух людях — Ире, подруге с детства, и её муже Викторе. Мы втроём часто ужинали у меня: я ставила на стол борщ, Ира приносила пирог, Витя чинил скрипучую дверцу. Когда они сказали, что разводятся, я не сразу поняла, что это значит и для меня. Оказалось — многое. Старые опоры рухнули. Но на их месте почему-то выросло то, чего я не смела ждать: моё собственное счастье.
Развод, которого «не может быть»
Новость пришла как-то буднично. Ира позвонила вечером — я как раз мыла кружки после чая.
— Фай, мы с Витькой подали на развод, — сказала она тонко и ровно, как будто читала по бумажке. — Не спрашивай почему. Всё.
— Ира… — я присела на табурет и сжала мокрое полотенце. — Вы же… у вас же всё было…
— Ничего у нас «не было», — отрезала она. — Просто казалось. Ладно, я перезвоню.
«Просто казалось» — так Ира часто говорила о чужих мечтах. Но не о своих. Я стояла посреди кухни и слышала, как капает вода из крана. Стало пусто, как в доме после проводов гостей.
Витя позвонил через неделю. Голос у него был хриплый от простуды или от недосыпа:
— Фаина, привет. Если понадобится помочь по даче — звони. Я рядом.
Я сказала: «Спасибо, Витя. Береги себя». И долго смотрела в окно на чёрный сад. Снег лежал ровно, как чистый лист. Казалось, кто-то собрался писать поверх новой жизнью.
Детство и дружба
Мы с Ирой дружили с первого класса. Я — из семьи учителей: книги по стенам, репродукции картин, летом — дача, зимой — концерты и «библиотечные дни». Ира — из многодетной семьи с маленькой кухней и кастрюлей, где всегда что-то булькало. У неё дома было шумно и тесно, у нас — тихо и широко. Родители принимали Иру как свою: мама оставляла ей на столе записки «борщ в большой кастрюле, сметана на верхней полке», папа показывал, где в саду сажают чеснок.
Ира тянулась к нашему «другому миру»: к чистому постельному белью, к горячей воде «всегда», к библиотеке, где можно не шёпотом. Иногда она оставалась у нас ночевать, и я видела, как она гладит рукой пододеяльник и шепчет: «Как в кино». Я делилась с ней всем — книгами, платьями, утренним какао. Она делилась со мной другой силой — умением выживать, шутить, когда горько, смеяться громко.
В старших классах у Иры появилась привычка к быстрым решениям. Она влюблялась быстро, расставалась легко. Я больше читала и собирала для мамы травы на лугу. Но дружба держалась: мы знали друг друга с тех лет, когда детские секреты кажутся главным, а взрослые — не существуют.
Как Ира вышла замуж за Витю, а я осталась «третьей кружкой»
Витю я знала давно — он работал с моим отцом в одной школе столяром: делал полки, подгонял дверные проёмы, умел чинить всё, что скрипит. Ира встретила его на моём дне рождения. Тогда Витя пришёл отцу помочь с беседкой, а я накрывала на стол. Ира смеялась громче всех, Витя говорил мало, но точно. Через год они поженились. Я была свидетелем. Мы смеялись: «Фаина — третья кружка в нашем доме». Я действительно часто бывала у них, они — у меня. Мои родители Иру очень любили: мама говорила, что «у девочки золотые руки и смелый характер».
Жизнь текла: я работала удалённо — редактировала тексты и помогала репетиторствовать, жила на даче круглый год, за город не тянуло; Ира устроилась в городской центр услуг; Витя подрабатывал на ремонтах. Ненапряжно, без праздников. Просто жили — и это было хорошо.
Трещины — сначала в чужом доме, потом у меня в сердце
За год до развода Ира стала чаще пугать меня своей язвительностью. Мы шли по рынку, я выбирала картошку, Ира вдруг сказала:
— Вот любишь ты всё «по-простому». И живёшь «по-простому». Одной — да на даче. Ты сама не устала от своей «скромности»?
Я промолчала. Язвинку можно пережить, если понимаешь, что человек так устал. Но язвинка росла. Ира стала говорить про Витю резко, при мне:
— Доски, шурупы, печка. Как будто в девятнадцатом веке застрял. Ты бы хоть ламинат мне нормальный постелил, Витя-Витя.
Витя отвечал спокойно:
— Постелю. Только давай без крика.
Мы вдвоём шептались после: он просил прощения за Ирины слова, я говорила: «Вы устали, всё пройдёт». Я искала в словах Иры прежнюю Иру — девочку из нашей кухни, которая гладила пододеяльник. Но находила уже другую женщину: злую, красивую, уставшую.
Развод случился быстро. Ира стала жить одна в городе. «С кем?» — я не спрашивала. Ира мне не звонила. А Витя однажды приехал на дачу с коробкой инструментов.
— Забор у тебя кривится, — сказал он. — И печка дымит. Давай починим.
Он прижёг печную трубу, подтянул доски, попросил меня принести тёплую воду и тряпку. Мы работали молча, потом пили чай у меня на кухне. Витя смотрел на тёмное окно:
— Я думал, что у нас будет просто. Я люблю «просто». Кажется, это моя ошибка.
— Просто — это не ошибка, Витя, — сказала я. — Просто — это когда тебя не боятся.
Он кивнул. И мы оба сделали вид, что не понимаем, как сильно нам сейчас хочется остаться в этом «не усложнять».
Ира уходит «вверх», я остаюсь «внизу»
Через пару месяцев Ира позвонила, коротко:
— Фай, я вышла замуж. Не удивляйся. Так надо.
— За кого? — вырвалось у меня.
— За Сергея Николаевича, — сказала Ира и повисла пауза. — Это Витин начальник. И да, знаешь что… мы больше не будем видеться. Ты хороший человек, но ты всегда была… «ихняя». А я устала быть «не отсюда». Не обижайся.
Трубка щёлкнула. Я сидела на диване и впервые за много лет разревелась. Не потому, что Ира «ушла к начальнику мужа», а потому, что она ушла из моего детства — туда, куда «не входи». Я вдруг поняла, что все эти годы она смотрела на наш дом как на витрину, а не как на место, где можно жить.
Я сказала Вите, что Ира теперь замужем за его начальником. Он опустил глаза:
— Понял. Ладно, Фаина, давай без грязи. Я с мужиками разберусь сам.
— Не надо «с мужиками», — попросила я. — Береги себя.
Он кивнул.
Почему он стал приезжать чаще, и чему мы учились вместе
Весна на даче всегда пахнет дымом и землёй. Витя приезжал «на полчаса» — забить гвоздь, переставить дверь, проверить крышу. «На полчаса» превращалось в день. Он приносил с рынка семена, смеялся, что «фасоль — как надежда, растёт, где посадишь». Я варила щи, мы ели молча, потому что после работы у мужчин слова заканчиваются раньше, чем хлеб.
Мы говорили обо всём: про мои тексты, про его ремонтные истории, про то, как его уволили «по собственному» после того, как он попросил «не трогать его личную жизнь». Он говорил без жалобы, как человек, который умеет переждать.
Однажды вечером пошёл мокрый снег. Свет вырубило, к печке пришлось подкинуть дров. Витя посветил фонарём, сказал:
— У тебя тут всё как в детстве: книги, шум карт, чайник свистит. Можно я тут посижу, пока снег закончится?
Можно, конечно. Он остался до ночи. Я постелила на диване, сама ушла «к маме» — в её комнату. Утром зашла — он уже колол дрова, «чтобы не было стыдно, что кинул тебя на мороз».
Я вдруг поймала чувство — тёплое, глупое, почти детское. Так, наверное, тихо приходит любовь в том возрасте, когда ты уже не гонишься за салютами. Любовь — это когда тебе хочется варить ещё одну кастрюлю супа, потому что «вдруг он задержится».
Внутренний суд: «он — муж моей подруги»
Я боролась с собой. Перед глазами всё время стояла Ира — девочка в моей белой постели, женщина в моих тарелках, подруга, которую я держала за руку на свадьбе. Я шептала себе: «Фаина, нельзя. Он муж твоей единственной подруги». Но и другое было правдой: они развелись. Она ушла. Он один. И мне рядом с ним легко, как не было легко ни с кем.
Витя не делал шагов на «тот берег». Он приходил — работать. Уходил — ровно. Благодарил за ужин, приносил завтра мешок картошки «от тётки с фермы». Я вешала на стене календарь и ставила маленькие точки в те дни, когда он был у меня. Точек стало много.
Однажды вечером он принёс старую шкатулку с инструментами — «на хранение». Я открыла — там лежал ключ на ладони и записка: «Лучевая отвёртка — внизу, если что». И я поняла: он оставляет здесь не только отвёртку. Он оставляет часть своей жизни.
Я позвонила маме (она уже давно с папой уехали к тёте в другой город), спросила:
— Мам, я… кажется, люблю Витю.
Мама помолчала, потом сказала:
— Доченька, жить не в романе, а в реальности всегда страшно. Если Витя добрый и честный — иди за добрым и честным. А про «подругу» — если настоящая подруга, она рада твоему счастью. Если нет — так это и не подруга.
Я молча положила трубку и поняла, что уже утвердилась.
Разговор на кухне, который всё решил
В тот вечер я позвала Витю на ужин без повода. Накрыла стол как в детстве: белая скатерть, солонка в форме грибка, мамины тарелки. Мы ели суп и молчали. Потом он отодвинул чашку и сказал:
— Фаина, мне у тебя… спокойно. Как дома. Я ничего не требую. Просто… если тебе со мной тяжело — скажи. Я уйду. Я взрослый мальчик.
Я набралась воздуха:
— Тяжело — не то слово. Страшно. И в то же время — легко. Я, кажется, никогда никого не любила. А сейчас — люблю. Тебя. И стыдно. Потому что «подруга». И… — Я запнулась.
Он встал, подошёл, обнял меня осторожно:
— Фая. Мы никого не предаём. Нас уже предали задолго до этого. Если хочешь — я уйду. Но если не хочешь — я останусь. И буду чинить тебе всё, что ломается. И тебя — чинить не буду. Ты у меня не сломанная.
Мы оба рассмеялись — тихо, без фонтанов. И всё стало на свои места.
Ира возвращается — но уже не туда
Через месяц мне позвонила Ира. Голос холодный:
— Ну что, Фая? Устроилась? Знаю я всё. Он теперь у тебя? Поздравляю.
— Ира, — я начала, — я…
— Не надо. Ты всегда была «ихняя». Дом, борщ, диваны. Я — выше. Мне тесно в вашей простоте. — В трубке хрустнул огурец. — Кстати, мой муж купил мне шубу.
Я сказала только одно:
— Ира, я желаю тебе счастья.
Она рассмеялась:
— Счастье? Его покупают, Фая. Ты этого не поймёшь.
И отключилась.
Я долго сидела на крыльце, глядела на огород. Потом вышел Витя, закутал меня в куртку:
— Не надо объяснений. Мы никому ничего не должны.
Я кивнула. Впервые за годы не захотелось оправдываться. Счастье — это когда можно без «потому что».
Наша свадьба — «камерная и настоящая»
Распись была в сельсовете. Мы пришли вдвоём: я в простом платье, Витя в сером костюме. Женщина в зале сказала: «Повернитесь друг к другу», и у меня вдруг задрожали руки. Я смотрела на Витю и думала, что это — мой муж. Не Ирин. Не «чужой». Мой. Мы вышли из здания, купили в ларьке горячий чай, он сказал: «Поедем домой — печку топить». «Домой» — и это было самое красивое слово дня.
На следующий вечер к нам пришли соседи — Люба с мужем, тётя Маша из домика напротив, дядя Саша, который всё время упрекает всех за грязь на дороге. Я сварила большой казан плова, Люба принесла селёдку под шубой. Мы сидели за столом, смущённые, но счастливые. Кто-то сказал тост: «Пусть у вас будет простой дом, но без сквозняков». Мне хотелось обнять каждого.
Ира, конечно, не пришла. Я не звала. Я больше не жилу в «том мире».
Серафима — наше маленькое солнце
Дочь родилась в конце декабря — снег валил тихо, как в кино. Мы назвали её Серафима — бабушкино имя. Витя держал меня за руку, когда врач сказал «молодцы». Когда я увидела Симу впервые, мне показалось, что у меня открылось третье лёгкое — я дышала по-новому.
Ночью Витя сидел у кроватки и шептал: «Сима, ты не бойся, я научу тебя всем молоткам». Он был действительно счастлив. Я — тоже. Жизнь стала другой: пелёнки, ночные чайники, запах детского крема, наш старый шкаф с обновлённой полкой «для Серы». Я устала — как все мамы. Но это была сладкая усталость.
Иногда я просыпалась и боялась открыть глаза: вдруг это сон? Тогда я слышала, как Витя ходит по кухне, как в печи потрескивают дрова, как Сима сопит. И понимала: всё — правда.
Соседский скандал и наша маленькая победа
Весной у соседей сломалась крыша — мокрый снег не выдержал. Муж тёти Маши болел, денег мало. Витя позвал ещё двоих мужиков, снял старый шифер и за два дня всё перекрыл. Я варила борщ на всех — большую кастрюлю, тётя Маша принесла солёные огурцы. Мы ели на улице. Люба сказала:
— Вот смотрю на вас и думаю: а счастье оно такое и есть — сделать крышу, сварить борщ, не мёрзнуть.
Ира увидела наш импровизированный «праздник» через соцсети — сосед выложил фото. Написала мне коротко: «Умилительно». Я не ответила. Мы с Витей в этот момент как раз смеялись над тем, как Сима попыталась «помочь» и съела огурец без зубов.
Визит из прошлого и последнее «прощайте»
Осенью на даче неожиданно появился Сергей Николаевич — новый муж Иры, бывший начальник Вити. Пришёл с подарочной коробкой конфет, сдержанный, важный.
— Виктор, — начал он ровно, — я хотел бы закрыть старые разговоры. Прошу больше не обсуждать мою семью.
Витя спокойно отёр руки от земли:
— А я и не обсуждаю. Я вообще живу дальше.
— Рад слышать, — кивнул Сергей Николаевич. — И, Фаина, — он повернулся ко мне, — Ирина передаёт… ничего не передаёт. Всего хорошего.
Он повернулся и ушёл, ступая по нашей дорожке так, будто она ему принадлежит. Витя усмехнулся:
— Тяжеловес. Но легче мне от него не станет. И тяжелее — тоже.
Мы закрыли калитку. И я поставила на стол чай — потому что любой визит из прошлого лучше запивать горячим.
Наши тихие будни — как новая роскошь
Мы зажили в темпе «ребёнок — печка — работа — двор». Витя подрабатывал в соседних домах, я вела пару учеников онлайн и писала тексты для библиотечного сайта. Сима росла: сначала научилась держать ложку, потом — говорить «ма» и «па», потом — подпрыгивать на месте так смешно, что мы с Витей плакали от смеха.
По вечерам мы сидели на кухне. Я писала список: «купить муку, курицу, свечи для свадьбы у соседей». Витя записывал: «завтра — полки Любе, послезавтра — калитка Саше». Мы не обсуждали чужую жизнь. Нам хватало своей.
Иногда мне казалось, что я двигаюсь против ветра — особенно когда Сима болела. Я стояла у окна ночью и слушала её дыхание, молилась так, как раньше не умела. Утром Витя нес на руках нашего «тюленька» в поликлинику, я шла рядом, держала карту. И в такие дни я думала: «Вот оно — настоящее. Не фильтр и не фотография. Это — мы».
И всё-таки — о зависти, одиночестве и неожиданном счастье
Я долго боялась признаться себе: я завидовала Ире в молодости. Её смелости, яркой помаде, лёгкости решений. Мне казалось, что она живёт быстрее и ярче. А потом жизнь перевела нас на разные скорости. И к финишу «взросления» я пришла с руками в муке и ребёнком на руках, а Ира — с новой шубой и пустым взглядом на чужих фотографиях. Не знаю, счастлива ли она. Возможно. У каждого свой рецепт.
Я не святой человек. Я могу вспыхнуть, могу обидеться. Но я благодарна за то, что умею хранить — дом, отношения, память о мамином одеяле. И за то, что однажды моя тихая верность оказалась сильнее чужой громкой уверенности.
Я дождалась
Сейчас осень. Витя чинит ступеньки у крыльца — Сима каждую субботу по ним «прыгает как козлик», и доска пошла. Я вяжу ей шарф и листаю рецепты яблочного пирога. В саду лежат красные яблоки, а над печкой сохнет маленькая куртка.
Я выхожу во двор, Сима бежит ко мне и кричит «мама!». Витя поднимает голову от молотка и улыбается — так, как умеют улыбаться мужчины, которые ничего не доказывают. И я вдруг ясно понимаю: да, я дождалась. Не принца, не шубы, не начальника. Я дождалась своей жизни.
Счастье иногда приходит не через фейерверки, а через починенную калитку и кастрюлю супа, который пахнет домом. Оно приходит к тем, кто не бросает людей и вещи при первом скрипе. Кто готов не только брать, но и чинить.
Дорогие мои, не забывайте подписаться на мой канал, чтобы не пропустить новые истории и рассказы, полные жизненных уроков, мудрости и искренности. Ваши комментарии, лайки и поддержка значат для меня многое! С любовью, Лариса Гордеева.
