Наталья сняла с рук тонкие перчатки и оперлась на подоконник. Стекло ещё пахло дешёвым средством для мытья, а через него неохотно пробивался июньский свет. Солнце било беспощадно: высвечивало каждую морщинку у глаз, каждую неровность в окрашенных волосах. Но Наталье это было уже неважно. Здесь — её дом. Не просто стены и крыша, а почти символ — доказательство, что она выстояла. Несмотря на Андрееву мать, несмотря на предательства, несмотря на ремонтников, которые норовили сдать работу, лишь бы поскорее удрать обратно в Мытищи.
Дом достался от тётки. Та была странная женщина, прожила одинокой бухгалтершей, и, казалось бы, должна была завещать всё коту. Но нет — оставила племяннице. Может, в шутку, а может, из какой-то злой мести: мол, вот тебе, мучайся. И Наталья мучилась — вложила нервы, силы, бессонные ночи. Помнила, как выбирала краску среди трёх почти одинаковых белых оттенков, как ругалась с кровельщиками, и как снились ей потом холодные железные перила, что ползали во сне, будто змеи.
Андрей рядом был лишь номинально. Его участие в семье и доме измерялось одинаково — в пустых словах и ленивых движениях. Появлялся, когда голод поджимал, или когда нужно было сфотографироваться на фоне нового кафеля для «Инстаграма». А на просьбы о помощи отвечал привычным:
— Да ты ж у меня молодец, сама всё лучше знаешь, — говорил с ленивой ухмылкой, ковыряясь зубочисткой и запивая пивом.
В такие минуты Наталья понимала: бутылку он открывает куда охотнее, чем рот, когда нужно защищать жену.
А защищать её было от кого. Людмила Ивановна — свекровь, словно персонаж из дешёвого ужастика. С ней и правда можно было снимать «Судную ночь»: кто не успел схватить скалку, тот и проиграл.
— Ты же понимаешь, Наташа, — жеманно тянула она, округляя глаза, — этот дом теперь наш общий. Ты ведь часть семьи. А у нас традиция — дни рождения у мамы!
— Это у вас традиция — хозяйничать там, где вас не просили, — отрезала Наталья, вытирая руки о полотенце. — Дом мой. И точка. Хочешь завещание — пришлю копию.
— Ой, Наташ, ну не начинай, — вяло вмешался Андрей, не отрываясь от бутылки. — Мама же просто предложила. А ты всё в штыки.
— В штыки? Она только что заявила, что мебель у меня «как в морге», и шкаф хочет переставить по-своему!
— Ну она ж с любовью, делится мнением…
— С любовью? Вчера она назвала меня «наглой выскочкой». Только потому, что я ключи не дала.
Свекровь восседала на новом диване, с которого ещё не сняли этикетки, и важно отпивала чай, словно это был не обычный «Тесс», а какой-то дорогой коньяк.
— А кто вас просил ремонт делать таким вычурным? Серый с жёлтым… маршрутка прям. Деньги бы на дело пустили — внуку куртку купили, а не эту мишуру…
Наталья вспыхнула. До того она считала, что терпение — её сильная сторона. Но оказалось, терпение — это всего лишь пауза перед взрывом.
— Куртку внуку куплю я. А вы, Людмила Ивановна, кроме ядовитых комментариев и рецептов с ютуба, ничем нам не помогали. И теперь ещё хозяйкой себя возомнили?
— Невоспитанная… — поднялась свекровь. — Мы с Андрюшей посмотрим, кто здесь останется!
— Посмотрите. Но не из этого дома, а из-за его порога. Потому что пускать сюда буду только я.
И тут произошло то, чего Наталья не ожидала. Андрей, её муж, отец ребёнка, человек, с которым она прошла ипотеку, пластиковые окна и бессонные ночи, — встал рядом с матерью.
— Наташ, ну хватит. Она же мама. Ты бы хоть ключ ей дала… Ну чё, она ж не чужая.
— Поздравляю. Ты выбрал сторону. Ключа она не получит. И ты — тоже.
— Что это значит?
— Это значит, Андрей, ночуешь у мамы. И тапочки свои ей подари. Раз уж такая у вас любовь.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Удачи. И передай своей маме, что маршрутка с жёлто-серым салоном сюда больше не заезжает.
Дверь захлопнулась так, будто вместе с ней из дома вышло прошлое. А может, так и было. Наталья стояла, сжимая ключи так крепко, что они впились в ладонь.
А потом неожиданно села прямо на пол. И впервые за много лет разрыдалась. Но не от боли. От облегчения.
Теперь этот дом действительно был её.
Прошла неделя. Дом стоял тихий, будто выдохнул. Тишина была почти материальной — как после пожара, когда всё уже погасло, но запах гари ещё держится в воздухе. Наталья впервые за долгое время сидела с чашкой кофе одна. Без шагов мужа, без его вечного: «А у нас молока нет?», без звонков свекрови, которая непременно спрашивала: «А ты витаминами ребёнка поила? А то он у тебя какой-то… ну ты поняла».
Было почти спокойно. До тех пор, пока телефон не зазвонил. Имя на экране высветилось сразу. Людмила Ивановна. Наталья даже не удивилась. Просто подняла трубку и молча приложила к уху.
— Ты должна извиниться.
— Доброе утро, Людмила Ивановна. Вам чай или сразу валерьянку?
— Не остри. Ты довела Андрея, у него бессонница, он с сердцем схватился! Хочешь, чтобы он умер?
— Андрей у вас с сердцем или с пятым пивом?
— Совсем совесть потеряла! Дом — его тоже! Вы в браке, значит всё делится!
Наталья опустилась на диван, чувствуя, как пальцы дрожат. Но голос держала ровным.
— Дом я получила по завещанию задолго до брака. Это моё имущество. Ваш сын прекрасно знал это, когда клеил полки и делал селфи на фоне гипсокартона. Если начнёте качать права — вы даже в прихожую юридически не имеете доступа.
— Вот оно твоё лицо! Значит, домик припрятала! Корыстная ты… Наш мальчик всё ради тебя, а ты его выгнала!
— Ваш мальчик — 46 лет. И всё, что он умеет, это критиковать мою кухню и доедать мой ужин. Теперь пусть живёт у вас. Только не забудьте включать ему мультики на ночь.
Трубка повисла глухо. Но Наталья знала: эта женщина ещё вернётся. Людмила Ивановна напоминала таракана в старой кухне: выживает при любых условиях.
И правда — не прошло и дня. К дому подъехала «Газель». Из неё начали вытаскивать мебель: два кресла цвета «уставший капучино», сервант из семидесятых, коробки с надписью «А. Вещи».
Наталья вышла на крыльцо. Жаркое солнце, пыльная дорога, и вся эта сцена выглядела абсурднее сна.
— Это что за цирк? — крикнула она, глядя, как грузчики тащат шкаф.
— Андрей возвращается! — торжественно объявила Людмила Ивановна, вылезая из машины. — Вы же помирились!
— Вы с прокуратурой это решили?
— Ты не подумала, каково ребёнку без отца? Каково мужчине, которого выгнали, как собаку? Он страдает!
— Страдает? Где? У вас на диване?
— Андрей тебя прощает. Он возвращается домой!
— Возвращаться он может куда угодно. Но не сюда.
— Ты серьёзно? Ты его вычеркнула?
— Он сам себя вычеркнул. Когда встал рядом с вами и промолчал, пока вы меня унижали.
Из машины вышел Андрей. В помятой футболке, с видом школьника, пойманного на двойке.
— Наташ, давай не будем. Я скучаю.
— Ты скучаешь? А я скучаю по жизни без вашей семейной токсичности. Без мамы в тапочках, которая считает мой дом своей дачей.
Людмила Ивановна шагнула ближе, лицо её залилось пятнами.
— Ты никому не нужна! С твоим ребёнком и твоим характером! Я подам в суд! У меня связи!
Наталья выпрямилась. Впервые за долгое время почувствовала, что пора не защищаться, а наступать.
— В суде вас спросят о доказательствах. Может, у вас сохранились чеки на рулон обоев, который вы обозвали «как в морге»?
— Я добьюсь, чтобы Андрей отсудил половину!
— Попробуйте. Судья обрадуется нашим семейным фото с банками «Балтики» на фоне кухни.
Андрей поднял руки:
— Хватит. Мам, поехали. Я… я разберусь.
— Сынок! Она же тебя выгнала!
— Нет, мама. Она показала мне, кто я. И кто ты.
Людмила Ивановна побледнела.
— Ты не сын. Ты тряпка.
— Возможно. Но я больше не хочу быть вашей тряпкой. Наташ… я виноват. Но…
Наталья молчала. Потом тихо сказала:
— Ты не возвращаешься. Но можешь приходить к сыну. Всё остальное между нами сгорело.
Она зашла в дом и закрыла дверь.
На крыльце остались крики, коробки, истерика. Внутри было тихо.
Сын подошёл и обнял её за плечи:
— Мам, бабушка правда хотела с нами жить?
— Да, сынок. Как вирус. Только хуже — с сервантами.
Они засмеялись. Впервые за долгое время — по-настоящему.
Прошло два месяца. Дом задышал вместе с ней. Вещи перестали быть мишенью критики, воздух очистился. Даже плитка в ванной больше не трескалась — как будто отдохнула от злости.
Но покой — это не тишина. Это когда перестаёшь ждать громкого.
В пятницу Наталья открыла почтовый ящик. Там лежало уведомление из суда: Андрей подал иск на совместное проживание и раздел имущества.
Она села на скамейку. Усмехнулась:
— Ну вот он, мужик. Честный, как налоговая в декабре.
Слёз не было. Только решимость.
В суде Андрей сидел уверенно, в белой рубашке, а рядом — его мать, строгая, чёрная, с глазами-иглами.
— Мой сын жил в этом доме с 2015 года, участвовал в ремонте, покупал материалы… фактически — общее имущество!
— Про те две банки краски, подаренные на мой день рождения? — уточнила Наталья.
Судья поморщился.
— Я воспитывал сына в этом доме! У него вещи! У него ключ! — настаивал Андрей.
— Так и верните ему ключ. У меня как раз коробка есть — «возврат в прошлое».
Судья посмотрел на Наталью с лёгкой улыбкой.
— Объект собственности укажите.
— Дом унаследован мною в 2013-м. Завещание прилагается. Андрей появился в 2015-м. Мы расписались в 2017-м. Его вклад в ремонт — вынос мусора. Иногда.
Молоток ударил.
— Иск отклонён. Оснований нет.
Людмила Ивановна зашипела:
— Ты пожалеешь! Ты одна останешься!
Наталья посмотрела прямо:
— Останусь. Но с собой. А не с мужчиной, которого мама ведёт за руку в суд. И знаете что? Я теперь себе нравлюсь.
Она вышла. Спокойно. Гордо.
Вечером, сидя на веранде, она смотрела закат. Сын ел мороженое. В дверь постучали. Почтальон.
— Подпишите. Дело закрыто.
Наталья взяла бумагу. Закрыла дверь. Повернула ключ. И оставила его в замке.
Теперь это был её дом. По-настоящему её.
