— Алинка, кабаном метнись, сделай нам бутеров, а то пиво совсем пустое пьётся!
Голос Серёги, жирный и самодовольный, ударил по ушам, едва она переступила порог собственной квартиры. Он не обернулся, его внимание было приковано к мельтешащим фигуркам на экране телевизора, где шёл какой-то бесконечно тупой боевик. Запах стоял такой, будто в прихожей прорвало канализацию пивного бара — едкая смесь перегара, дешёвого табака и потных мужских тел. Под ногами хрустнула рассыпанная соль от чипсов, и Алина поморщилась, ощутив, как мелкие кристаллы впиваются в подошву её туфель.
Три пары грязных, стоптанных кроссовок были небрежно сброшены прямо на светлый коврик, оставляя на нём мокрые, уродливые отпечатки осенней слякоти. Это было первое, что она видела, возвращаясь домой уже третий раз за эту неделю. Картина, ставшая тошнотворно привычной.
Алина медленно закрыла за собой дверь. Замок щёлкнул оглушительно громко в её голове, но никто из троицы, оккупировавшей гостиную, этого даже не заметил. Она сняла пальто, повесила его в шкаф и на автомате поправила шарф. Всё это она делала с какой-то отстранённой, замороженной медлительностью, словно наблюдая за собой со стороны, как за героиней плохого фильма, которая вот-вот должна произнести свою реплику, но никак не может её вспомнить.
Её муж, Вадим, развалился на диване, задрав ноги в уличных джинсах на подлокотник. Он одобрительно хмыкнул на реплику Серёги и отхлебнул пива прямо из горла полуторалитровой пластиковой бутылки. Третий гость, Колян, беззастенчиво занял её любимое кресло. То самое, которое она выбирала полгода, мягкое, вельветовое, цвета пыльной розы. Сейчас на его подлокотнике красовалось тёмное влажное пятно от пролитого пива, а сам Колян, не разуваясь, положил ноги на стеклянный журнальный столик, оставив на нём грязные разводы от подошв.
Она прошла в комнату. Никто не сказал ей «привет». Никто не спросил, как прошёл её день после двенадцатичасовой смены. Её появление было воспринято как должное, как появление предмета мебели или бытовой техники, которая сейчас, повинуясь голосовой команде, выполнит свою функцию.
— Ты слышала, Алин? — лениво протянул Вадим, не поворачивая головы. — Серёга есть хочет. Сообрази там что-нибудь по-быстрому. Колбаса в холодильнике вроде была.
Внутри Алины что-то не оборвалось и не взорвалось. Оно просто умерло. Окончательно и бесповоротно. То тёплое, что ещё теплилось к этому человеку, что заставляло её по вечерам убирать за ним и его друзьями бутылки, мыть посуду и проветривать, превратилось в холодный, гладкий камень. Она смотрела на них — на своего мужа, на его приятелей, на загаженный ими центр её маленького мира — и не чувствовала ничего, кроме ледяной, отстранённой брезгливости. Она была здесь чужой. Обслугой в своей собственной квартире.
Молча, не проронив ни слова, она развернулась и прошла на кухню. Мужчины в гостиной, решив, что приказ принят к исполнению, снова уставились в телевизор, сопровождая происходящее на экране громким гоготом и матерными комментариями. Алина открыла шкафчик под раковиной и достала самый большой и плотный мусорный пакет. Чёрный, на сто двадцать литров. Она решительно расправила его, и полиэтилен зашуршал в тишине кухни, как сухие листья на могиле.
С этим пакетом в руках она вернулась в гостиную. Все трое на мгновение оторвались от экрана, недоумённо глядя на неё.
— Это для бутербродов, что ли? — хмыкнул Колян, но его шутка повисла в воздухе.
Алина проигнорировала его. Она подошла к журнальному столику. Спокойным, выверенным движением она смахнула на пол пустые и полупустые бутылки, пачки из-под чипсов и сухариков, скомканные салфетки. Стекло глухо звякнуло о ламинат. Затем она подняла с дивана геймпад Вадима, который он всегда бросал где попало, и опустила его в пакет. Следом туда же отправился его заляпанный журнал про автомобили и толстовка, небрежно брошенная на спинку кресла.
Гогот в комнате стих. В воздухе повисло густое, вязкое недоумение.
— Эй, ты чего творишь? — наконец выдавил Вадим, опуская ноги с подлокотника. В его голосе смешались удивление и плохо скрытое раздражение.
Алина подняла на него глаза. Её взгляд был абсолютно спокойным, холодным и жёстким, как взгляд хирурга над операционным столом.
— Навожу порядок, — ровным голосом ответила она и, нагнувшись, подобрала с пола его вонючие носки, которые он снял и бросил у дивана. Они тоже полетели в чёрный пакет.
На секунду в комнате замерло всё: звук выстрелов из телевизора, бульканье пива в бутылке, которую Серёга так и не донёс до рта. Трое мужчин смотрели на Алину, а потом на чёрный пакет в её руках, будто она принесла в дом живую змею. Первым опомнился Вадим. На его лице медленно, как проявляется старая фотография, проступило выражение снисходительного раздражения. Он попытался обернуть всё в шутку, вернуть себе контроль над ситуацией.
— Ты совсем с катушек съехала? Что за представления? У тебя ПМС, что ли? — он усмехнулся и посмотрел на друзей, ища поддержки. — Мужики, вы видите это? Бабские заскоки в чистом виде. Пакет она притащила. Сейчас ещё мусор выносить заставит.
Колян нервно хихикнул, а Серёга заржал в голос — громко, утробно, как ему, видимо, казалось, по-мужски. Он хлопнул себя по колену, чуть не опрокинув бутылку.
— Ну, Алинка, ты даёшь! Актриса! Мы уж думали, ты там на кухне нам стол накрываешь, а ты с пакетом для мусора. Вадик, держи свою жену в руках, а то она у тебя совсем одичала.
Их смех не задел Алину. Он был для неё просто фоновым шумом, как гул холодильника или капающая вода из крана. Она не ответила, не удостоила их даже взглядом. Вместо этого она молча развернулась и пошла в сторону спальни. Её спокойствие было куда страшнее любого крика. Оно было неестественным, как затишье перед ураганом.
Этот молчаливый манёвр вывел Вадима из равновесия. Он вскочил с дивана, его лицо перестало быть насмешливым.
— Эй, я с кем разговариваю?! Ты куда пошла? — он догнал её в коридоре и грубо схватил за локоть, разворачивая к себе. — Я тебе вопрос задал. Что за цирк ты устроила перед моими друзьями?
Алина медленно опустила глаза на его пальцы, сжимавшие её руку. Она посмотрела на них с таким ледяным отвращением, будто это была не рука её мужа, а какая-то склизкая гадина. Он непроизвольно ослабил хватку.
— Я убираю мусор, — произнесла она так же ровно и тихо, как и в первый раз. Она говорила не ему, а куда-то сквозь него. — Просто начала не с кухни, а с гостиной.
— Какой ещё мусор?! — он повысил голос, окончательно теряя самообладание. — Это мои вещи! Мой геймпад! Ты что, сдурела?
— Твои вещи? — она впервые посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не было ни страха, ни злости. Только холодная, выжигающая всё дотла сталь. — А это чья квартира, Вадим? Чьё кресло Колян сейчас пачкает своим пивом? На чей столик он поставил свои грязные ботинки? В чьей кухне твой друг Серёга приказывает мне, хозяйке, сделать ему бутерброды? Всё это моё. А ты и твои вещи здесь — просто мусор, который я больше не намерена терпеть.
Серёга и Колян в гостиной замолчали, неловко переглядываясь. Весёлая пивная вечеринка внезапно превратилась в неуютный спектакль, в котором им отвели роль массовки.
— Да ладно тебе, Алин, что ты завелась? — примирительно протянул Серёга из комнаты. — Ну, погорячился я, извини. Мы ж по-простому. Свои люди.
— Вот именно. Мы не чужие, — подхватил Вадим, ухватившись за эту реплику, как за спасательный круг. Он снова попытался взять менторский, снисходительный тон. — Это и мой дом тоже. И мои друзья будут приходить сюда, когда я захочу. Мы семья, и ты должна уважать моих гостей.
Алина издала короткий, сухой смешок без капли веселья.
— Семья? Дом? Вадим, ты даже не знаешь, что значат эти слова. Ты приживала. Ты живёшь на моей территории, ешь мою еду, спишь в моей постели и при этом ведёшь себя так, словно это я тебе чем-то обязана. Ты превратил мой дом в дешёвую пивнуху, в проходной двор для своих дружков, которые не имеют ни малейшего понятия о приличиях.
Она вырвала свою руку и, отступив на шаг, швырнула чёрный пакет ему под ноги. Он глухо стукнулся о пол, и внутри звякнул геймпад.
— В своей квартире я буду распоряжаться сама, а если тебе что-то не нравится, можешь собирать свои пожитки, и валить отсюда куда твоей душе угодно!
Фраза, брошенная Алиной, повисла в коридоре, как топор палача. Чёрный пакет у ног Вадима выглядел зловеще, как точка в конце предложения, которое уже нельзя стереть. Лицо Вадима прошло через несколько стадий: от багрового гнева до растерянного недоумения. Он ожидал слёз, криков, битья посуды — привычной женской истерики, которую он умел гасить парой снисходительных фраз. Но этот ледяной, спокойный ультиматум выбил почву у него из-под ног.
Он издал нервный, лающий смешок, пытаясь вернуть себе образ хозяина положения.
— Ты послушайте её, мужики! — он театрально развёл руками, обращаясь к своим опешившим друзьям. — Королева в замке! Распоряжаться она будет! Алин, ты на календарь смотрела? Это не дворец, а сраная двушка в спальном районе. Ты так говоришь «в своей квартире», будто это пентхаус с видом на Кремль. Очнись!
Колян, всё ещё сидевший в кресле, поддакнул, пытаясь поддержать друга и разрядить обстановку.
— Да ладно, Вадик, не кипятись. Алин, ну ты чего? Мы же свои. Посидим часок и свалим. Что тебе, жалко, что ли? Мужикам тоже расслабиться надо.
— Жалко? — Алина медленно повернула голову в его сторону. Её взгляд был таким, что Колян невольно вжал голову в плечи и убрал ноги со столика. — Мне не жалко. Мне омерзительно. Мне омерзительно возвращаться в свинарник. Мне омерзительно видеть чужие грязные ботинки на моём ковре. И мне омерзительно, что вы считаете это нормой.
Эта отповедь была адресована Коляну, но ударила по Вадиму. Он понял, что теряет авторитет на глазах у друзей. Он перешёл в наступление, решив ударить по самому больному, обесценить не только квартиру, но и её саму.
— Омерзительно ей! — передразнил он. — Да кому ты нужна со своей омерзительностью? Сидела бы тут одна, со своими книжками и сериалами, в пыль бы превратилась. Это я жизнь в эту берлогу принёс! Я! С друзьями, с весельем! А ты что? Работа-дом, дом-работа. Скучная, как инструкция к пылесосу. Ты радоваться должна, что хоть кто-то тебя терпит.
Серёга, почувствовав, что Вадим снова на коне, поддержал атаку:
— Точно! Вадос прав. Мы хоть какое-то движение создаём. А то была бы у тебя тут не квартира, а склеп.
Вадим злорадно ухмыльнулся, видя, что численное преимущество на его стороне. Он сделал шаг к Алине, нависая над ней.
— Так что остынь, возьми свой пакет и иди на кухню. И сделай, как тебе сказали. Бутерброды. Иначе я сам тут начну распоряжаться, и тебе это не понравится.
Он ждал, что она испугается, отступит, сломается. Но Алина даже не моргнула. Она смотрела на него снизу вверх, и в её глазах плескалось чистое, незамутнённое презрение.
— Жизнь ты принёс? Вадим, давай я напомню тебе, какую «жизнь» ты принёс, — её голос оставался ровным, но в нём появилась новая, режущая нота. — Ты принёс сюда свои долги по ставкам на спорт, о которых я узнала, когда нам начали звонить какие-то упыри. Ты принёс сюда привычку врать, что ищешь «серьёзный проект», а на самом деле по двенадцать часов в день играешь в свои танчики. Ты принёс сюда своего папашу, который после недельного запоя пришёл отлёживаться на моём диване, потому что твоя мать его выгнала. Вот твоя «жизнь».
Каждое её слово было как точный, выверенный удар под дых. Ухмылка сползла с лица Вадима. Серёга с Коляном замерли, их весёлое настроение улетучилось без следа.
— Ты… Ты что несёшь? — просипел Вадим.
— Я несу правду, — отчеканила Алина. — Ту самую, которую ты так боишься услышать, особенно при свидетелях. Или, может, напомнить, как ты «одолжил» у моего отца деньги на «стартап», а на самом деле просадил их за два дня? Он до сих пор ждёт. Ты не мужчина, Вадим. Ты паразит. Декорация. Ты просто тело, которое занимает место на моём диване, прожирает мою еду и оставляет после себя грязь. И я закончила тебя содержать. И твоих друзей тоже.
Она сделала паузу, обводя тяжёлым взглядом всех троих. На лицах Серёги и Коляна отражалось крайнее неудобство. Они пришли выпить пива с другом, а оказались на сеансе публичного уничтожения. И теперь их друг в их глазах выглядел не крутым мужиком, а жалким альфонсом.
— Так что это не я пойду на кухню, — закончила Алина, её голос звенел от холодной ярости. — Это вы все трое сейчас встанете и вымететесь отсюда. И заберёте с собой весь свой мусор. Начиная с этого пакета.
Воздух в коридоре сгустился до состояния желе, в котором застыли все звуки и движения. Телевизор в гостиной что-то бубнил о погоне и взрывах, но это казалось далёким, нереальным эхом из другой жизни. Серёга и Колян, пойманные в ловушку чужого семейного скандала, который перерос в публичную казнь, медленно, почти синхронно, встали. В их движениях не было ни солидарности с другом, ни сочувствия к его жене. Был только один инстинкт — как можно скорее оказаться подальше от эпицентра этого унижения.
— Ну, мы это… пойдём, наверное, — пробормотал Серёга, не глядя ни на Вадима, ни на Алину. Он торопливо схватил свою куртку со спинки дивана, уронив на пол пачку сигарет. Он даже не стал её поднимать.
— Да, нам пора, — подхватил Колян, боком протискиваясь мимо Вадима. Он избегал смотреть на Алину, словно боялся, что её взгляд может и его испепелить. — Дела… Сами понимаете.
Они обувались в прихожей молча и суетливо, путаясь в собственных шнурках. Их показная мужская бравада испарилась, оставив после себя лишь липкое чувство неловкости. Они не сказали Вадиму «держись, друг» или «позвони потом». Они просто хотели исчезнуть, раствориться, забыть этот вечер, как дурной сон. Когда за ними захлопнулась входная дверь, тишина в квартире стала оглушающей.
Вадим стоял посреди коридора, как подбитый зверь. Его лицо было бледным, с некрасивыми красными пятнами. Он больше не пытался казаться сильным или насмешливым. Вся его напускная уверенность стекла с него вместе с ушедшими друзьями. Остался только голый, униженный и злой человек.
— Довольна? — прошипел он. Его голос был тихим и ядовитым. — Опозорила меня перед всеми. Сделала из меня посмешище. Растоптала. Тебе этого хотелось, да?
Алина не ответила. Она просто смотрела на него, и её молчание было страшнее любой ругани. Она видела перед собой не мужа, не близкого человека, а жалкого, инфантильного манипулятора, чьи трюки перестали работать.
— И что теперь? — продолжал он, переходя на ядовитый шёпот. — Выгнала их, выгонишь и меня. И что дальше? Будешь сидеть одна в своей стерильной квартире? Будешь радоваться тишине? Да ты же взвоешь через неделю! Ты засохнешь здесь в одиночестве. Кому ты нужна такая? Злая, неуживчивая стерва. Думаешь, кто-то другой это будет терпеть?
Он шагнул к ней, пытаясь своим последним оружием — психологическим давлением — пробить её броню. Он хотел увидеть на её лице страх, сомнение, слёзы. Хотел, чтобы она поняла, какую «ошибку» совершает, отказавшись от него.
Но Алина не отступила. Она подняла руку и молча указала на дверь. Один простой, безмолвный жест, который был красноречивее любых слов.
— Уходи, Вадим.
— Что? — он опешил.
— Я сказала: уходи, — повторила она, и в её голосе не было ни капли сомнения. — Возьми свой пакет. Возьми всё, что считаешь своим. И уходи. Прямо сейчас. Ключи положишь на тумбочку в прихожей.
Он смотрел на неё несколько долгих секунд, ища в её глазах хоть какой-то намёк на блеф. Но там была только холодная, спокойная решимость. Он понял, что это конец. Не очередной скандал, после которого можно будет помириться, а именно конец. Финальные титры.
Он скрипнул зубами. Схватил с пола чёрный пакет, который теперь казался символом его изгнания. Развернулся и, не сказав больше ни слова, пошёл в спальню. Алина слышала, как он с грохотом выдвигает ящики комода, как злобно швыряет вещи в какую-то сумку. Она не шелохнулась, просто стояла и ждала, превратившись в живую статую у порога своей новой жизни.
Через десять минут он вышел, одетый, с набитой спортивной сумкой через плечо и мусорным пакетом в руке. Он прошёл мимо неё, не глядя, швырнул на тумбочку связку ключей. Металл звякнул об дерево — последний звук их совместной жизни. У самой двери он на мгновение остановился, обернулся. Его взгляд был полон бессильной ненависти.
— Ты ещё пожалеешь об этом, Алина, — бросил он и вышел, громко хлопнув дверью.
Замок щёлкнул.
И наступила тишина.
Алина стояла ещё минуту, или пять, или десять. Она не знала. Время остановилось. Она медленно прошла в гостиную. На столе стояла недопитая бутылка пива, на полу валялись крошки и пачка сигарет, на её любимом кресле темнело уродливое пятно. В воздухе висел густой запах табака, перегара и чужого пота. Это был запах её прошлой жизни.
Она не чувствовала ни радости, ни триумфа. Внутри неё была звенящая пустота. Не победа, а опустошение, как после тяжёлой, изнурительной болезни. Она подошла к окну и рывком распахнула створку. В комнату ворвался холодный, влажный ноябрьский воздух, пахнущий дождём и мокрым асфальтом. Он был свежим. Он был настоящим.
Она смотрела вниз, на огни ночного города, на спешащие куда-то машины, на людей под зонтами. Жизнь продолжалась. Её жизнь тоже. Этот беспорядок в квартире был теперь только её беспорядком. И тишина — тоже. И впервые за долгое время эта мысль не пугала. Она давала надежду…
