— Я не буду эту зелёную гадость. Хочу макароны!
Трёхлетний Лёша с силой оттолкнул от себя тарелку с супом-пюре из брокколи. Несколько изумрудных капель украсили белоснежную скатерть. Аня устало вздохнула и взяла салфетку, её движения были медленными, почти автоматическими. Воскресенье должно было быть днём отдыха, но с тех пор, как Тамара Игоревна взяла за правило навещать их именно в этот день, оно превратилось в еженедельный экзамен, который Аня неизменно проваливала.
— Не так ты с ним разговариваешь, Аня. С самого начала не так. Ребёнок должен понимать слово «надо».
Голос свекрови, густой и нравоучительный, доносился из гостиной. Она сидела в кресле, как на троне, и оттуда вершила суд над всем, что происходило в этой квартире. Аня промолчала, делая ещё одну попытку.
— Лёшенька, съешь хоть пару ложечек. Это очень полезно.
— Полезно то, что ребёнок ест с аппетитом, а не то, чем его пичкают, — Тамара Игоревна появилась в дверном проёме кухни. Высокая, статная, с безупречной укладкой и поджатыми губами. Она окинула стол критическим взглядом. — Опять эта твоя химия. Брокколи из заморозки, курица из супермаркета. Я же говорила, надо брать на рынке, у проверенных людей. Но тебе, конечно, проще сунуть в тележку первое попавшееся.
Лёша, почувствовав поддержку, заныл ещё громче, требуя свои макароны. Он уже прекрасно понимал, что визит бабушки — это время, когда мамины правила перестают действовать. Аня поставила ложку на стол. Медленно, чтобы не издать лишнего звука. Она смотрела на расползающееся по скатерти зелёное пятно и чувствовала, как внутри неё что-то натягивается до предела, как струна на старой гитаре.
— И одет он опять как попало. На улице сырость, а на нём эта тонкая кофта. Простудишь мальчишку, его даже дома одевать надо теплее, — продолжила свекровь, её голос набирал обороты, переходя от советов к прямым обвинениям. — Конечно, откуда тебе знать, ты же на работе целыми днями пропадаешь. А ребёнок брошен. Вот результат твоего воспитания. Сидит и орёт, потому что привык, что ему всё позволяют. Распустила донельзя! Никакого авторитета у матери!
Лёша, услышав повышенный тон, испугался и заревел в голос. Его плач был громким, требовательным, он заполнял собой всё пространство маленькой кухни, бил по ушам, ввинчивался в мозг. Тамара Игоревна смотрела на это с видом пророка, чьи самые страшные предсказания сбылись.
И в этот момент Аня перестала что-либо чувствовать. Ни злости, ни обиды, ни желания спорить. Внутри образовалась звенящая пустота, холодная и ясная. Она молча встала из-за стола. В её движениях появилась жёсткая, выверенная точность. Она подошла к ревущему сыну, легко подняла его на руки, прижала на секунду к себе, вдохнув знакомый запах его волос. Затем она развернулась и прошла мимо кухонного стола в гостиную. Тамара Игоревна смотрела на неё с недоумением.
Аня подошла к свекрови вплотную и, глядя ей прямо в глаза, произнесла ровным, лишённым всяких эмоций голосом:
— Вы считаете, что я плохо воспитываю вашего внука? Отлично! Воспитывайте его сами, а я пока отдохну!
С этими словами она протянула свекрови тёплый, извивающийся и кричащий комок — её внука. Тамара Игоревна опешила, её лицо вытянулось. Она инстинктивно подставила руки и приняла ребёнка. Лёша, оказавшись в незнакомых, жёстких объятиях, зашёлся ещё более отчаянным плачем, выгибаясь и пытаясь вернуться к матери.
Но Аня уже развернулась и шла в прихожую. Она спокойно взяла с вешалки свою сумку, достала из кармана ключи. Никакой спешки, никакой суеты. Она обула туфли, поправила перед зеркалом волосы. — Вернусь вечером. В кино схожу, потом по магазинам. Не скучайте, — бросила она через плечо в сторону гостиной, откуда доносился оглушительный рёв Лёши и растерянное бормотание свекрови.
Затем она открыла входную дверь и вышла, аккуратно прикрыв её за собой. Щелчок замка прозвучал в оглушённой детским плачем квартире как выстрел стартового пистолета. Гонка на выживание для Тамары Игоревны началась.
Щелчок замка прозвучал как удар гонга, объявляющий начало поединка. Тамара Игоревна на секунду замерла, ощущая тёплую, вибрирующую от плача тяжесть внука на своих руках. Первая мысль была полна праведного гнева: «Дрянная девчонка, бросила собственного ребёнка!» Вторая — самоуверенная: «Ничего, сейчас я покажу ей, как надо. Пять минут, и он будет шёлковым». Она ошибалась.
— Ну-ну, Лёшенька, всё, хватит. Бабушка здесь, — произнесла она строгим, не терпящим возражений тоном, которым обычно отчитывала подчинённых на своей бывшей работе в проектном бюро. — Мужчины не плачут.
Лёша, казалось, не расслышал её железных аргументов. Его плач перешёл на новую, ультразвуковую частоту. Он выгибался на её руках, как пойманная рыба, и его маленькие кулачки молотили по её груди с удивительной силой. Тамара Игоревна, не привыкшая к такому физическому сопротивлению, попыталась усадить его в детское кресло. Это было всё равно что пытаться упаковать в коробку разъярённого кота. Как только его ноги коснулись сиденья, он с рёвом оттолкнулся и чуть не свалился на пол.
— Ах ты, непоседа! — прошипела она, с трудом удерживая его. Самоуверенность начала давать первую трещину. Она решила сменить тактику. Отвлечение. Старый, проверенный метод. — Смотри, кто это у нас? Это твой мишка! — она схватила с дивана плюшевого медведя и попыталась сунуть его Лёше в руки. Медведь полетел на пол. — А хочешь конфетку? Только маме не скажем.
Но Лёша не хотел ни мишку, ни запретную конфету. Его мир сузился до одной-единственной потребности, выраженной в пронзительном, бесконечном крике: «Ма-а-а-му-у-у!» Это слово он выкрикивал с такой тоской и яростью, что оно рикошетом отскакивало от стен и било Тамаре Игоревне прямо по нервам. Она поставила его на пол, решив дать ему «проораться». Ещё один педагогический приём из её арсенала. Лёша тут же вцепился в её брючину и продолжил свою звуковую атаку, теперь уже с уровня её колен.
Прошёл час. Гостиная превратилась в поле боя. На полу валялись отвергнутые игрушки, раскрошенное печенье и тот самый плюшевый медведь. Тамара Игоревна, чья безупречная укладка растрепалась, а на блузке появилось мокрое пятно от детских слёз, поняла, что терпит сокрушительное поражение. Её методы, прекрасно работавшие в теории и в воспоминаниях о воспитании собственного сына, разбивались о гранитную волю одного трёхлетнего человека. Она была измотана, зла и, что самое страшное, растеряна.
В три часа дня, когда плач Лёши перешёл в монотонный, изматывающий скулёж, в замке повернулся ключ. Вернулся с работы Олег. Он вошёл в квартиру и замер на пороге. Перед ним была картина апокалипсиса в миниатюре: его сын сидел на полу посреди хаоса, весь красный и опухший от слёз, а его мать, всегда такая собранная и властная, сидела в кресле, отрешённо глядя в одну точку. Её лицо было серым от усталости и бешенства.
— Мам? Что здесь случилось? — спросил Олег, его голос был полон тревоги.
Тамара Игоревна медленно повернула к нему голову. Её взгляд был тяжёлым, полным яда. Она не собиралась признавать свой провал. Вся накопившаяся за эти часы ярость нашла свою единственную и законную цель.
— Случилась твоя жена! — выплюнула она, и её голос зазвенел от сдерживаемой злобы. — Посмотри! Посмотри, во что она превратила ребёнка и этот дом! Она швырнула мне твоего сына и ушла развлекаться! Заявила, что я должна его воспитывать! Вот, любуйся результатами её воспитания! Я с ним билась три часа, а он совершенно неуправляемый
Дверной замок щёлкнул мягко, почти деликатно. Звук был настолько чужеродным в атмосфере тяжёлого, пропитанного детскими слезами воздуха, что Олег и Тамара Игоревна замерли на полуслове. В прихожую вошла Аня. Она выглядела так, словно вернулась из другого мира — мира, где не было криков, упрёков и грязных от пюре из брокколи скатертей. На ней было новое шёлковое кашне, от неё едва уловимо пахло кофе и духами, а в руках она держала два глянцевых бумажных пакета из дорогого книжного магазина. Спокойная, отдохнувшая, с лёгкой, едва заметной улыбкой на губах.
Лёша, который до этого тихо всхлипывал на руках у отца, издал радостный вскрик. Он вывернулся из объятий Олега и, спотыкаясь, бросился к матери, вцепившись ей в ноги. — Мамочка!
Аня опустила пакеты на пол и подхватила сына на руки. Она крепко прижала его к себе, поцеловала в макушку и что-то зашептала ему на ухо. Лёша тут же обмяк в её объятиях, уткнулся ей в шею и затих, лишь изредка судорожно всхлипывая. Это была немая, но сокрушительная демонстрация её власти. Вся многочасовая педагогическая битва Тамары Игоревны была проиграна в одно мгновение.
— Ты посмотри на неё! — первой очнулась свекровь. Её голос, до этого звеневший от злости, теперь скрипел от бессильной ярости. Она вскочила с кресла, указывая на невестку трясущимся пальцем. — Олег, ты только посмотри! Явилась! Гуляла, развлекалась, пока твой сын тут надрывался! Она бросила его, как ненужную вещь!
Аня, не выпуская Лёшу из рук, медленно повернула голову и посмотрела на свекровь. Её взгляд был холодным и абсолютно спокойным. В нём не было ни вины, ни страха. Только усталый интерес, с каким смотрят на слишком шумного, но неопасного соседа.
— Я не бросала его, Тамара Игоревна. Я оставила его с родной бабушкой. С человеком, который полдня рассказывал мне, что я всё делаю не так и только она знает, как правильно. Я просто дала вам возможность продемонстрировать ваше мастерство.
— Мастерство?! Да он невменяемый! Он ничего не ест, ничего не слушает, только орёт! Это ты его таким сделала!
Олег шагнул вперёд, пытаясь встать между ними. Он чувствовал себя арбитром на боксёрском ринге, где один из бойцов был связан.
— Аня, может, ты и правда перегнула палку… Мама весь день с ним мучилась.
Аня перевела свой ледяной взгляд на мужа.
— Мучилась? Интересно. Я с ним каждый день. И почему-то он у меня не «мучается» и я с ним тоже. Он ест, играет, спит. Да, иногда капризничает, ему три года. Но он никогда не доходит до такого состояния. Может, дело не в ребёнке, а в воспитателе? — она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух. — Тамара Игоревна, вы ведь именно этого хотели? Получить полный контроль? Пожалуйста. Я вам его предоставила. Что же вы не справились? Ваш хвалёный опыт оказался бесполезным?
Это был удар ниже пояса. Тамара Игоревна задохнулась от возмущения. Все её обвинения, вся её позиция жертвы рассыпались в прах. Её выставили некомпетентной дилетанткой.
— Да как ты смеешь… — прошипела она, её лицо пошло красными пятнами. — Олег, ты слышишь, что она говорит?! Твоя жена меня оскорбляет! Она обвиняет меня в том, что сама же и устроила!
Конфликт сместился. Теперь это была не просто ссора свекрови и невестки. Это стало испытанием для Олега. Он стоял посреди комнаты, разрываемый на части. С одной стороны — мать, требующая сыновней преданности и защиты. С другой — жена, которая впервые за всё время их совместной жизни не просто дала отпор, а перешла в полномасштабное контрнаступление, и её логика была убийственно прямой.
— Я никого не оскорбляю, — ровным голосом продолжила Аня, поглаживая по спине засыпающего сына. — Я просто констатирую факт. Вы хотели показать, как надо. Вы показали. Результат, как говорится, налицо. Или, точнее, на лице вашего внука. Теперь, если вы не возражаете, я пойду уложу ребёнка спать. Он совершенно измотан вашими педагогическими экспериментами.
Как только Аня с ребёнком на руках скрылась в спальне, Тамара Игоревна развернулась к сыну. Её лицо, до этого искажённое гневом, приобрело выражение трагической, оскорблённой добродетели. Это было её последнее, самое мощное оружие — роль матери, которую предал собственный ребёнок.
— Олег, ты это видел? Ты позволишь ей так со мной разговаривать? В моём же присутствии, в твоём доме! — она говорила шёпотом, но этот шёпот был острее любого крика. — Эта женщина тебя околдовала. Она методично, шаг за шагом, отравляет твою жизнь и выстраивает стену между нами. Сегодня она вышвырнула мне внука, завтра она вышвырнет меня, а послезавтра — тебя, когда ты станешь ей не нужен. Ты должен поставить её на место. Сейчас же. Мужчина в доме ты или нет?
Олег провёл рукой по лицу. Он чувствовал себя выжатым, как будто это он три часа слушал детский плач. Он был зажат между двумя женщинами, каждая из которых требовала от него абсолютной лояльности. Он любил мать, но он выбрал в жёны Аню. И сегодня он впервые увидел в своей жене не ту усталую, молчаливую женщину, которая всегда уступала, а холодного, расчётливого стратега, который только что выиграл решающее сражение.
— Мам, давай не будем. Все на нервах. День тяжёлый… — начал он примирительно, но Тамара Игоревна его перебила.
— Тяжёлый? Олег, не будь слепцом! Она унизила меня. Она показала, что ты, мой сын, для неё — пустое место. Она сделала то, что хотела, и вернулась победительницей. И ты собираешься это проглотить? Значит, так. Либо ты сейчас идёшь и объясняешь ей, кто здесь хозяйка и кто твоя мать, либо я больше никогда не переступлю порог этого дома. Выбирай.
Это был ультиматум. Последний, отчаянный ход, рассчитанный на сыновний долг. Олег посмотрел на мать, на её напряжённое лицо, и почувствовал удушье. Он не знал, что сказать. Любой его ответ вёл к катастрофе.
В этот момент из спальни бесшумно вышла Аня. Она прикрыла за собой дверь и, прислонившись к косяку, скрестила руки на груди. Она всё слышала. — Не нужно ему выбирать, Тамара Игоревна. Я уже всё решила за вас обоих.
Её голос был тихим, но в нём звенела сталь. Она больше не защищалась и не оправдывалась. Она выносила приговор.
— Вы сегодня наглядно продемонстрировали, что ваше присутствие рядом с Лёшей не просто бесполезно, а вредно. Вы довели трёхлетнего ребёнка до истерики не потому, что он «распущенный», а потому, что вы не обладаете ни терпением, ни пониманием, ни любовью. Только амбициями и желанием доказать свою правоту любой ценой, даже ценой здоровья собственного внука.
Тамара Игоревна открыла рот, чтобы возразить, но Аня подняла руку, останавливая её.
— Я не закончила. Вы считаете, что я плохая мать. Пусть так. Но я его мать. И я не позволю больше никому калечить моего сына. Поэтому с этого дня вступают в силу новые правила. Вы больше никогда не останетесь с Лёшей наедине. Ни на час, ни на пять минут. Ваши визиты отменяются. Если вы захотите увидеть внука, вы сможете сделать это раз в месяц, в парке или в кафе, в моём или Олега присутствии. На час. Без советов, без критики и без педагогических лекций. Вы будете просто посторонним человеком, которому разрешено посмотреть на ребёнка.
Воздух в комнате загустел. Это было не просто ограничение. Это было публичное, хладнокровное лишение статуса. Тамара Игоревна смотрела на невестку, и в её глазах плескался ужас. Она потеряла всё: авторитет, влияние, контроль, а теперь и внука. Она повернулась к Олегу, её лицо было белым как полотно, губы беззвучно шептали: «Олег… скажи ей…»
Но Олег молчал. Он смотрел на жену, на её твёрдое, непроницаемое лицо, и понимал, что это конец. Она не отступит. Она выжгла всё дотла, не оставив ему ни единого пути для отступления или компромисса. Он мог бы сейчас кричать, спорить, поддержать мать, но инстинктивно чувствовал, что тогда потеряет и жену, и сына. Аня поставила точку.
Тамара Игоревна простояла так ещё несколько секунд, глядя на окаменевшего сына. В его молчании было самое страшное предательство. Она ничего больше не сказала. Ни слова упрёка, ни проклятия. Она медленно, как во сне, развернулась, взяла с вешалки своё пальто и молча вышла из квартиры. Дверь за ней закрылась тихо, без хлопка.
В гостиной остались двое. Аня всё так же стояла, прислонившись к косяку. Олег сидел на диване, уронив голову на руки. Скандал закончился. Победитель был очевиден. Но в оглушительной тишине их квартиры не было ни радости, ни облегчения. Только холодное осознание того, что мосты сожжены, а на пепелище им придётся жить дальше. Вместе. И по её правилам…
