— Либо твой друг сегодня же съезжает, либо вы оба будете искать себе новое жильё! Мне надоело кормить этого великовозрастного ребёнка, который живёт за наш счёт и даже не пытается найти работу!
Слова упали в затхлый воздух гостиной, как куски льда. Катя произнесла их без крика, почти буднично, стоя в дверном проёме. Этот спокойный, лишённый всякой эмоции тон был куда страшнее любой истерики. Он означал, что точка кипения пройдена, и внутри неё остался только холодный, выжженный металл.
На диване, в облаке запаха вчерашнего пива и крошек от чипсов, расположились её парень Павел и тот самый «великовозрастный ребёнок» Дима. Телевизор ревел какой-то футбольный матч, подсвечивая их расслабленные лица сине-зелёными вспышками. Павел оторвал взгляд от экрана, и на его лице промелькнуло раздражение, смешанное с усталостью, как у человека, которого отвлекли от важного дела незначительной помехой.
— Кать, ну ты опять начинаешь? Мы же говорили. У Димона сложный период, нужно войти в положение. Друзья должны помогать друг другу.
Дима, даже не повернув головы, лениво махнул рукой в её сторону, словно отгоняя назойливую муху. Этот жест, полный снисходительного пренебрежения, стал для Кати последней каплей. Она не стала спорить, не стала повторять свои аргументы, которые за последние недели превратились в бессмысленный шум. Она молча развернулась и пошла на кухню.
Павел, довольный тем, как легко удалось пресечь очередной скандал, победно хмыкнул и откупорил новую бутылку. Но из кухни не донеслось звуков битой посуды или сдавленных рыданий. Вместо этого послышался тихий щелчок ящика стола, а затем — лёгкое пощёлкивание пластиковых кнопок.
Через минуту Катя вернулась. В её руках были лист бумаги из блокнота и старенький калькулятор. Она подошла к кофейному столику, заваленному пустыми бутылками и обёртками, и с брезгливой точностью сдвинула весь мусор в сторону, освобождая небольшой пятачок чистого лака. Села в кресло напротив них. Её поза была прямой, собранной, как у следователя, пришедшего на допрос.
— Хорошо! Тогда, давай подсчитаем!
Павел и Дима переглянулись. В их взглядах читалось недоумение. Игра на экране была забыта.
— Аренда нашей двухкомнатной квартиры — сорок пять тысяч в месяц, — начала Катя ровным голосом, записывая цифры на листе. — Нас трое. Делим на три, получаем по пятнадцать тысяч с человека в месяц. Ты живёшь здесь два месяца, Дима. Итого — тридцать тысяч. Идём дальше.
Она снова нажала на кнопки калькулятора.
— Коммунальные платежи. В среднем пять тысяч в месяц. Делим на троих — это примерно тысяча шестьсот шестьдесят. Умножаем на два месяца — три тысячи триста двадцать рублей. Записываем.
Её ручка скрипела по бумаге, выводя аккуратные столбики цифр. Мужчины молчали, наблюдая за этим представлением, как за фокусом, смысл которого они не могли уловить.
— Продукты, — Катя подняла на них глаза, и в её взгляде не было ничего, кроме делового интереса. — Тут для Дмитрия отдельный тариф, он ест за двоих, что подтверждается постоянно пустым холодильником. Так что на еду я закладываю не треть, а половину от наших общих трат. Это примерно десять тысяч в месяц. За два месяца — двадцать. Но я сделаю скидку за твою помощь в поедании моих запасов. Пусть будет восемь тысяч. Интернет — шестьсот рублей в месяц. На троих — по двести. За два месяца — четыреста.
Она нажала кнопку «равно». Калькулятор пискнул, выдав окончательную сумму.
— Итого с твоего друга за два месяца проживания по самым скромным подсчётам — сорок одна тысяча семьсот двадцать рублей. Округлим до сорока двух для ровного счёта. Павел, — она перевела взгляд на своего парня, — поскольку гость твой, долг я вешаю на тебя. Можешь отдать сейчас, либо я вычту эту сумму из твоего вклада в нашу общую ипотеку. Выбирай. Время пошло.
Дима, который как раз сделал большой глоток пива, поперхнулся и закашлялся, разбрызгивая пену. Павел смотрел на Катю так, словно она только что на его глазах превратила их уютную гостиную в зал безжалостного судебного заседания, где она была судьёй, прокурором и палачом в одном лице.
Павел откинулся на спинку дивана и рассмеялся. Это был не весёлый, не добрый смех. Это был короткий, уродливый звук, полный презрительного недоумения. Словно он увидел нечто до того абсурдное, что оно выходило за рамки человеческого понимания. Он посмотрел на Диму, и тот ответил ему такой же кривой усмешкой, вытирая пивную пену с подбородка тыльной стороной ладони. Они были единым целым, неприступной крепостью мужской солидарности.
— Ты серьезно? — Павел снова повернулся к Кате, и в его голосе звенел металл. — Ты сидела там, на кухне, с этим… — он неопределённо махнул рукой в сторону стола, — с калькулятором? Считала, сколько мой друг съел и сколько воды на себя вылил? Что дальше, Кать? Будешь взвешивать порции? Поставишь счётчик на туалет?
Он говорил это не для того, чтобы выяснить отношения. Он говорил это для Димы. Это была публичная порка, показательное выступление, в котором он, Павел, был защитником высоких идеалов дружбы, а она — мелочной, склочной бабой, не способной понять ничего святого.
Дима, уловив правила игры, тут же принял подобающий вид. Он с театральной скорбью поставил бутылку на стол, его расслабленная поза сменилась позой оскорблённой добродетели. Он тяжело вздохнул, глядя куда-то в ковёр.
— Паш, не надо. Я всё понял, — его голос был тихим и полным трагизма. — Кать, если я такая обуза, ты бы так и сказала. Зачем эти цифры, эти унизительные подсчёты? Я бы ушёл. Переночевал бы на вокзале, у кого-нибудь перекантовался. Друзья на то и друзья, чтобы выручать, а не счета выставлять. Я же не думал, что у вас тут всё так… расчётливо.
Катя молча смотрела, как этот двухголовый змей мужской солидарности извивается перед ней. Они даже не пытались оспорить цифры. Они не говорили: «Это слишком много» или «Давай договоримся». Они атаковали её право требовать. Они пытались втоптать её в грязь, заставить почувствовать себя виноватой за то, что она посмела нарушить их уютный мир, в котором один жил за чужой счёт, а второй это с радостью покрывал.
— Дело не в деньгах, Катя, и ты это знаешь, — Павел поднялся с дивана. Он навис над ней, не физически, но морально, пытаясь задавить своим праведным гневом. — Дело в отношении. В человечности! У Димы проблемы, ему нужна поддержка, а ты ему — прейскурант на гостеприимство. Где душа в этом, а? Где вообще хоть что-то живое? Мы строим семью, говорим о будущем, об ипотеке, а ты в это время сидишь и обсчитываешь моего лучшего друга!
Он упивался собственным благородством. Каждое слово было отточено, каждая интонация выверена. Он защищал не Диму. Он защищал свой комфорт, своё право приводить в их общий дом кого угодно и на какой угодно срок, не считаясь с её мнением. А Дима был лишь удобным знаменем для этого крестового похода против её «мелочности».
Катя не отводила взгляда. Она смотрела прямо в его горящие праведным гневом глаза и видела в них только отражение своего холодного спокойствия. Она не собиралась оправдываться. Лист с расчётами лежал на столе, как неопровержимая улика. Это был не просто счёт. Это был диагноз. Диагноз их отношениям.
— Ты превратила наш дом в контору по учёту убытков, — вынес он окончательный вердикт, повышая голос. — И знаешь что? Мне кажется, дело вообще не в Диме. Дело в тебе. Ты просто ищешь повод. Тебе всё стало мало, всё не так. Может, это не он тебе мешает, а я?
— Ты прав, Павел, — сказала Катя, и её спокойствие стало плотным, почти осязаемым. Она слегка наклонила голову, словно соглашаясь с его выводом, и это обезоруживало больше, чем любой контрудар. — Ты абсолютно прав. Дело давно уже не в деньгах. Сорок две тысячи — это просто цифра, удобный эквивалент. Настоящий ущерб калькулятором не измерить.
Она взяла со стола лист с расчётами, но не для того, чтобы снова ткнуть им в лицо Павлу. Она медленно, с какой-то ритуальной точностью, сложила его вчетверо и убрала в карман джинсов. Бухгалтерия была закрыта. Начиналась инвентаризация.
— Давай пройдёмся по фактам, без эмоций. Просто факты. Пункт первый. Стул на кухне. Мой любимый венский стул, который мне привезла подруга, потому что я его очень хотела. Три недели назад Дима, пытаясь достать что-то с верхней полки, сломал ему ножку. Он клялся, что всё склеит, что у него руки растут из нужного места. Стул до сих пор стоит в углу, как инвалид, и каждый раз, когда я захожу на кухню, он напоминает мне о пустых обещаниях. Это не про деньги, Паша. Это про уважение к моим вещам.
Павел открыл рот, чтобы что-то возразить, возможно, сказать, что Дима просто забыл, замотался. Но Катя не дала ему этой возможности, её голос продолжал звучать ровно и неотвратимо, как метроном, отсчитывающий последние секунды их совместной жизни.
— Пункт второй. Подоконник. Тот самый, который я три года назад сама разрисовывала, чтобы было красиво, помнишь? Я радовалась, как ребёнок, что у меня получилось идеально ровно. Теперь на нём, прямо по центру, красуется желтовато-коричневый кратер от сигареты, которую твой друг поленился потушить в пепельнице. Это вечное клеймо на моей работе, на моём доме. Каждый раз, когда я поливаю цветы, я вижу этот ожог. Он не исчезнет. Никогда.
Дима на диване заёрзал. Его лицо из оскорблённо-трагического стало виновато-угрюмым. Он что-то пробормотал себе под нос, но слов было не разобрать.
— Идём дальше, — Катя проигнорировала его бормотание. Её взгляд был прикован к Павлу. Это был её разговор с ним. Дима был лишь предметом обсуждения, вещью, неодушевлённым источником проблем. — Пункт третий. Мой парфюм. Флакон за двенадцать тысяч, который ты подарил мне на день рождения. Он пропал три недели назад. Я думала, что сама его куда-то задевала, перерыла всю квартиру. А неделю назад от одной из Диминых одноразовых подружек, которая заскочила «на минуточку», я учуяла тот самый аромат. Запах моего подарка на чужой, посторонней девице в моём же коридоре. Как тебе такой уровень близости, Паша? Твой друг не просто живёт здесь. Он пользуется моими вещами. Моими интимными вещами. И ты этого не замечаешь.
Праведный гнев на лице Павла начал медленно оплывать, как восковая маска у огня. Черты его лица заострились, проступало что-то другое — растерянность, брезгливость, стыд. Он посмотрел на Диму, и во взгляде его уже не было братской поддержки. Там был вопрос. Холодный, прямой вопрос.
— Я могу продолжать, — безжалостно закончила Катя. — Могу рассказать про забитый насмерть слив в ванной после того, как Дима решил «починить» его проволокой. Про мой ноутбук с вечно липкими клавишами и историей браузера, которую мне противно читать. Про вечный бардак, который я убираю, и вонь, которую я выветриваю. Так что да, ты был прав. Дело не в деньгах. Дело в том, что ты позволил превратить наш дом в перевалочную базу, в бесплатную гостиницу с полным пансионом для человека, который планомерно его разрушает. А я, оказывается, всё это время была не твоей женщиной, а обслуживающим персоналом. И мой единственный вопрос к тебе, Павел: почему ты решил, что я на это согласна?
Павел молчал. Воздух в комнате сгустился до состояния геля, в котором застыли все трое. Перечень бытовых преступлений, озвученный Катей, висел между ними, как подробный обвинительный акт, не подлежащий обжалованию. Стул, подоконник, парфюм — эти мелкие, по отдельности незначительные детали, собранные воедино, сложились в удручающую картину полного и тотального пренебрежения. Пренебрежения к ней.
Наконец, Павел сглотнул. Он посмотрел на Диму, и в этом взгляде было всё: растерянность, гнев и отчаянный поиск поддержки. Дима, почувствовав себя причиной этого армагеддона, съёжился и отвёл глаза, всем своим видом показывая, что он тут ни при чём, он лишь жертва обстоятельств и женской стервозности. И этот молчаливый уход от ответственности, это трусливое перекладывание вины обратно на Павла, стало для него последним толчком. Эго, уязвлённое и загнанное в угол, требовало реванша. Он должен был выйти из этой ситуации победителем, сохранить лицо перед другом, перед самим собой.
— Значит, так, — голос Павла стал твёрдым, но в этой твёрдости была хрупкость перекалённого металла. Он снова выпрямился, расправил плечи, принимая на себя роль мужчины, который принимает решение. — Либо ты сейчас же прекращаешь этот унизительный допрос и извиняешься. Не передо мной. Перед ним, — он ткнул подбородком в сторону Димы. — Либо мы уходим. Оба. Прямо сейчас. Выбирай.
Это был его ультиматум. Его ядерное оружие. Он поставил на кон всё, будучи абсолютно уверенным, что она не посмеет нажать на кнопку. Он ждал, что она дрогнет, испугается перспективы остаться одной, поймёт, что зашла слишком далеко, и отступит. Дима даже слегка приободрился, на его лице проступило торжествующее выражение: сейчас она сдастся, и они снова будут пить пиво, а этот неприятный инцидент забудется, как дурной сон.
Катя посмотрела на него. Долго, внимательно, как энтомолог изучает странное насекомое. В её взгляде не было ни страха, ни гнева, ни обиды. Только холодное, аналитическое любопытство. Она не ответила ни слова. Вместо этого она медленно встала с кресла, подошла к розетке в углу комнаты, где на зарядке стоял её ноутбук. Раздался тихий щелчок — она выдернула штекер. С неторопливой грацией она вернулась в кресло, поставила ноутбук на колени.
Павел смотрел на её действия с нарастающим недоумением.
— Что ты делаешь?
Крышка ноутбука бесшумно поднялась. Экран ожил, заливая её лицо холодным светом. Её пальцы забегали по клавиатуре с деловитой скоростью. Щелчки клавиш были единственными звуками в комнате, резкими и отчётливыми, как удары молоточка аукциониста. Павел и Дима, заворожённые, следили за её руками. Этот ритуал был им непонятен и оттого пугал ещё больше.
Через минуту она закончила. Не говоря ни слова, она развернула ноутбук экраном к ним.
На ярком белом фоне главной страницы популярного сайта недвижимости висело свежее объявление. Крупные буквы заголовка гласили: «СРОЧНАЯ ПРОДАЖА 2-КОМНАТНОЙ КВАРТИРЫ. СОБСТВЕННИК». Ниже шли профессионально сделанные фотографии их гостиной, спальни, кухни — чистых, залитых солнцем, без единого намёка на присутствие в них людей. Фотографии из другой, идеальной жизни.
— Ты… ты что наделала? — просипел Павел, не веря своим глазам.
— Я сделала выбор, — ответила Катя, поворачивая ноутбук обратно к себе и закрывая крышку. Звук захлопнувшейся крышки прозвучал как выстрел. — Ты предложил мне выбрать между тобой и самоуважением. Я выбрала. Наш совместный проект «семья» сегодня официально закрыт. Он оказался нерентабельным и токсичным активом. После продажи ты получишь свою долю. За вычетом сорока двух тысяч долга твоего друга и суммы, которую оценщик выставит за ремонт стула и замену плитки на подоконнике. Можешь начинать паковать вещи. Вы оба.
Она встала, положила ноутбук на столик поверх разбросанных пивных крышек и вышла из комнаты. Не хлопнув дверью. Просто ушла.
Павел рухнул на диван, как будто из него вынули позвоночник. Он смотрел на тёмный прямоугольник ноутбука на столе — этот цифровой некролог их будущего. Рядом сидел Дима, его лицо было белым и совершенно пустым. Скандал закончился. Игра была окончена. И они оба проиграли всё…
