Лариса Петровна выпрямилась, вдохнула аромат свежевскопанной земли и прищурилась: новый дом стоял на пригорке, солнце с утра било в окна, участок был ровный, забор — крепкий. Её подмывало действовать немедленно.
— Прямо тут посадим абрикос, — решила она вслух и щёлкнула пальцами. — Рома! Принеси лопату.
— Абрикос в нашей полосе вымерзнет, — осторожно заметила Надя, сжимая в руках перчатки. — Можно выбрать что-то местное.
— Ты мне будешь объяснять, что сажать? — огрызнулась Лариса Петровна, не сводя глаз с земли. — Рома! Ты где там? Лопату неси! А ты, Надежда, сорняки вдоль дорожки выдёргивай. Мы ещё сегодня розы поедем смотреть — те, штамбовые, на ножке. Сорт… как его… «Казановa» или «Шанталь»… Роман записал.
Надя прикусила губу, но промолчала. Им только что отдали ключи от дома в посёлке под Выборгом, и спорить с Ларисой Петровной прямо в первый день она не хотела.
Лариса Петровна нашла сына у сарая, где он прятался с телефоном.
— Отлыниваешь, да? — рявкнула она прямо ему в ухо. — Быстро за лопатой!
Роман вздрогнул, уронил смартфон в траву и по-пластунски полез под скамью — поднимать. На вид рослый, плечистый, а возле матери — как мальчишка, готовый сделать всё под её взглядом. Лариса Петровна — невысокая, круглолицая, решительная — командовала им с той же скоростью, что и в регистратуре клиники, где она руководила сменой: коротко, жёстко, не оставляя места возражениям. Она собиралась ровно так же обращаться и с Надей.
Летним днём в полупустой приёмной стоматологии Лариса Петровна впервые приметила Надю. Новенькая администратор, тихая, улыбчивая, аккуратно плела хвост, проверяла записи в компьютере и не то чтобы стеснялась, но держала дистанцию. Ни яркого макияжа, ни вызывающей одежды, ни «дурных привычек». И ещё — личная жизнь на нуле, как выяснилось в разговоре с девчонками из коллектива.
Лариса Петровна подсела к Наде с распечаткой расписания:
— Ты сама-то откуда, Надежда?
— Из Калуги… точнее, из пригородного посёлка. Учусь в петербургском институте, работаю, чтобы не сидеть на шее у родителей, — улыбнулась Надя.
— Родня? Большая?
— Мама с папой, бабушка умерла пару лет назад. Квартирку её мне оформили, чтобы не пропала, — Надя говорила просто. Она не догадалась, что слово «квартирка» застучит в висках её начальницы.
Лариса Петровна усмехнулась про себя, прикинула: девочка без вредных привычек, без толпы родственников. Идеально в невестки. Её Рома снова один, всё не того выбирает, а тут — смирная, хозяйственная, с пропиской в учебном городе и с жильём. Жильё — это вклад. Нужен такого формата человек.
Знакомство провернули быстро. Чай вечером, случайный совместный поход «за хлебом», потом Лариса Петровна — с её манерой «заботиться» — стала говорить:
— Рома у меня — золотой. Домой приходит вовремя, гулянок не признаёт, работает. Тебе с ним спокойно будет, Надя. Не мужик — подарок.
Надина мама — Ольга Ивановна — насторожилась уже при первой встрече:
— Сильная вы женщина, Лариса Петровна, — сказала она наполовину шутя, наполовину всерьёз. — Надю не задавите?
— Вы что! Я же для них обоих. Я Рому своего знаю: мягкий он. Ему рядом нужна хозяйственная, разумная. Я только подсказочки.
Свадьбу сыграли скромно. На фотографиях Лариса Петровна стояла между молодыми, словно так и надо..
После росписи она поставила условие:
— Квартиру Нади — сдаём. Это её вклад в общий бюджет. Жить будете у меня: так проще по быту. День — я готовлю, день — ты, Надя. А Рома у нас сильный — уборку на себя возьмёт.
Надя растерянно кивнула. Она привыкла слушаться взрослых, да и спорить в самом начале брака — казалось неправильным. Но уже через месяц новая семья превратилась в бригаду, которой командовал один человек.
Лариса Петровна распределяла время, контролировала расходы, отмечала каждую «ошибку». Роман уклонялся — исчезал на балконе или бродил по магазинам, лишь бы не попадаться на глаза. Надя тянула, молча выполняя задания и ночами слушая глухой шум автострады вместо маминого спокойного голоса.
***
Однажды Надин отец, Сергей Викторович, позвонил дочери вечером:
— Ты чего голос прячешь? Плачешь?
— Да всё нормально, пап… я просто устала, — не удержалась и всхлипнула в трубку.
— Почему вы с Ромой у тёщи? У тебя же студия. Мы же её покупали тебе на свадьбу именно для того, чтобы вы жили отдельно. Куда деньги от аренды идут?
— На общий бюджет… Свекровь говорит, это справедливо. Она же… ну… помогает нам.
— Она командует вами, — отрезал отец. — Слушай, Надя. Это ваша семья. Ты решила — живи, но глаз не закрывай.
Надя отложила трубку. Она заметила, как у Ларисы Петровны в последнее время блеск в глазах появился — про сад рассказывала, про землю. И Надя, желая отвести её от своей с Ромой квартиры, нашла идею:
— Рома, может, мы купим домик в пригороде? На будущее. Ты говорил, твоей маме на природе легче.
— На какие шиши? — изумился Роман.
— У меня в Калуге осталась бабушкина двушка. Если продать… — Надя не договорила. Роман отмахнулся, а через день Лариса Петровна явилась с распечатками объектов.
— В субботу едем смотреть. Дом на берегу, участок ровный. Абрикос посадим, розарий сделаем, потом я на пенсию — и внуков на свежем воздухе, — глаза её горели.
Надя, вздохнув, позвонила домой. Ольга Ивановна и Сергей Викторович пытались отговорить, предлагали подождать, взять паузу. Но Лариса Петровна торопила: «Завтра заберут, придётся искать снова». Продали. Денег почти хватило, не хватило чуть-чуть. Лариса Петровна сказала:
— Добавьте. Рома — сто пятьдесят внесёт. И гараж дедушкин, Надя, продай. Что он тебе? Ржавеет. Мы же всё делаем для будущего.
Узнав об этом Сергей Викторович сжал телефон в руке:
— Почему свекровь не собирается вкладываться?
— Говорит, у неё нет сейчас. Она зато всё организует, — Надя путалась в словах, торопила время. Она боялась, что если дом сорвётся, Лариса Петровна снова заведет речь о студии которая сейчас сдается.
Продали и гараж. Расчёт прошёл легально: с Надиного счёта на счёт продавца. Дом — их. Бумаги — у Нади. Лариса Петровна — счастлива.
***
Первую неделю они только возили, разгружали, примеряли мебель, сверлили и колотили. В субботу Лариса Петровна развела руки:
— Поехали в питомник. Нужны саженцы. Для начала — пять яблонь, две груши, абрикос и персик. И розы. Я знаю, какие. И полив — капельный, записала телефоны.
Надя попыталась возразить:
— Может, начнём с малого? Газон, грядки с зеленью…
— Зелень за домом. Тут — парк. Я с агрономом говорила, он подтвердил. Роман! Грузись! Надя, ты — рыхлитель бери, сорняки выдерни и в мешки, не раскидывай. Быстро!
Неделя превратилась в полосатое полотно из команд, рывков и слёз. Роман нёс мешки и грел матери чай. Надя встала в пять, полола, поливала, слушала ремарки:
— Не так! Глубже! Ты что, никогда не держала секатор?
К вечеру Надя падала на диван. Утром — снова. Лариса Петровна мечтала высадить «всё и сразу»: уже оплатила теплицу.
— Нам она не нужна, — впервые твёрдо сказала Надя. — Я хотела бассейн для лета, чтобы отдыхать. Мы и так на высадках работаем без перерыва.
— Ты? Работаешь? — злобно усмехнулась Лариса Петровна. — Бассейн… Некогда вам в лужах плескаться. Семью надо поднимать! Теплица — основа. Привози деньги, что остались с гаража. Хватит как раз.
— Деньги — мои, — выдавила Надя, чувствуя, как внутри что-то щёлкнуло.
— У замужней женщины ничего «моего» быть не должно, — рявкнула Лариса Петровна. — Запомни: в нашем доме принято советоваться со старшими.
Дальше пошло по наклонной. Спор разгорелся из-за метода сворачивания шланга. Потом — из-за ширины дорожки. Потом — из-за того, что Надя позволила себе уйти в дом, не спросив.
Однажды, когда Лариса Петровна уже подняла голос до визга, у калитки остановилась серая «Шкода». Вышел Сергей Викторович.
— Добрый день, — сказал он спокойно, зашёл и слушал минуту, как взрослая женщина орёт на его дочь за «кривые» грядки.
— Лариса Петровна, — обратился он спокойно. — Соберите вещи. У вас десять минут.
— Это что за тон? Вы вообще кто? — вспыхнула она. — Это наш дом! Я его выбирала, выращивала!
— Я — отец Нади, владельцы дома — Надя и Роман, но деньги вложены Надей. Бумаги у меня в сумке. А сейчас — вы за калитку, — Сергей Викторович вынес сумку, переставил пару коробок, снял с крючка её куртку. — Спорить будем позже.
— Рома! — взвизгнула Лариса Петровна. — Скажи ему! Скажи, что без меня вы тут пропадёте! Рома!
Роман выскочил из подсобки, покрутил в руках кепку и сжал плечи.
— Мама, давай… ехать, а? — пробормотал он.
— Предатель! — задыхаясь Лариса Петровна пошла к воротам. Сергей Викторович закрыл калитку и повесил новый навесной замок. Ключ — у Нади, второй — у него.
***
Через три дня Роман пришёл в городскую квартиру Нади. Он думал, она не дома. Но дверь открыл Сергей Викторович.
— Мне… вещи забрать, — пожал плечами Роман. — Мама сказала — всё наше. Я возьму.
— Собирай, — коротко бросил отец и отошёл. Роман сгреб зубную щётку, футболки, пару полотенец. Заодно — коробку бытовой химии, недавно купленную Надей, нож для хлеба, рулон пакетов. Сергей Викторович сдержался, ничего не сказал.
— Пока, — мямлил Роман и вышел за порог.
Второй удар пришёл через минуту. В дверь позвонили снова. Влетела Лариса Петровна. Она была на взводе, грозила пальцами.
— Развод будет через суд! Дом — наш! И никто мне не запретит, — она захлёбывалась словами. — Я, между прочим, дала Роме деньги на дом. Вот! — она потрясла бумагой с печатью. — Расписка у нотариуса! У вас ничего не выйдет.
Сергей Викторович вытащил бумагу у неё из пальцев одним движением, не давая опомниться:
— Нотариуса зовут как?
— Пётр… Петрович… — запнулась она. — А какая, собственно, разница. Бумага есть.
— Выписку по банковской операции предоставить сможете? Наличными — три миллиона? В пакете? — Сергей Викторович взмахнул бумагой. — У меня все платежи на руках: по счёту Нади. А это… — он повертел бумажку к свету, увидел кривую печать, где «нотариа» было с ошибкой. — Это вы в переходе печати сделали? Или на рынке?
— Я… я… — Лариса Петровна побледнела.
— Ещё раз придёте сюда с этим — вызову наряд. А копию бумажки — в полицию, в экономический отдел. Попробуем возбудить дело о попытке мошенничества, — Сергей Викторович переснял на телефон «расписку» и спокойно протянул обратно. — И учтите: теперь мы дом выставляем на продажу. Планировали оставить вам грядки в пользование — больше не планируем.
Слова были как двери, захлопнутые перед носом. Лариса Петровна осела, потом взметнулась, бросила взгляд на Романа, который показался из лифта и тут же спрятал взгляд, и, оттолкнув чужое плечо, сбежала по лестнице.
***
Вместо извинений Лариса Петровна перешла в атаку. Она приехала к дому в посёлке в вечерние сумерки, когда Надя с отцом проверяли шланги. Платье — в цветочек, на ногах — резиновые сапоги, в руке — секатор.
— Откройте! — застучала она по калитке. — Это мой розарий! Я его заберу. Вы не имеете права!
— Ничего вы отсюда не заберёте, — спокойно ответил Сергей Викторович. — Старые ключи сдайте мне, Лариса Петровна. И уезжайте. Все ваши вещи мы сложили в коробку и отвезём завтра.
— Это мои розы! Я их выращивала! — голос сорвался. Она ткнула секатором в щель в воротах.
— Розы высажены в землю участка, который принадлежит моей дочери, — вежливо сказал он. — Хотите — выкапывайте при свидетелях, составив акт, с оценкой. Но сейчас — до свидания. И камеру не забывайте: вон она, над воротами. Я включил запись.
Светодиод мигнул красным. Лариса Петровна отступила и в темноте чертыхнулась. Она вернулась ночью. Перекинула через забор коврик, полезла, зацепилась юбкой за шипы, порвала. Камера — щёлк. Сосед позвал дружинника. Патруль подъехал быстро: в посёлке боялись воров. Запротоколировали, выписали штраф за проникновение. Под роспись.
На следующий день Лариса Петровна получила звонок из клиники:
— Лариса Петровна, у нас тут… вопросы. Зачем вы были в посёлке ночью? Возня с полицией рядом с нашими табличками — не красит, — директор говорил холодно. — И ещё… нам поступили сведения о забавной «расписке» на три миллиона с ошибками в печати. Мы не можем держать у себя человека с такими… сомнительными навыками. Напишите заявление по собственному.
Она положила трубку, села, не веря. Мир обвалился в секунду: работа — шла, а теперь нет. Деньги — были — и нет. Сын — как будто рядом, но прячется у окна, глядит вниз на троллейбусы. Мужа у Ларисы Петровны очень давно не было, и ей впервые стало по-настоящему страшно.
***
Суд был короткий. Адвокат, нанятый Сергеем Викторовичем, уверенно разложил договор купли-продажи, платежки, переписку, показал ролик с камеры: кто организовал высадку садовых растений и кто их поливал и поливал. Он не настаивал на компенсации труда — это дело было принципа. Но бумажка «расписка», с её кривой печатью и без регистрационного номера, оказалась гвоздём в крышку дела.
Роман пытался было встать на сторону матери:
— Мама ведь… вкладывалась трудом.
— Труд — не деньги, — судья из Петербурга отсекла мягко, но твёрдо. — Дом оформлен на Надежду. Денежные средства поступали с её счёта и оформлен на неё. Мать вашего мужа — к сделке не имеет отношения. Исковые требования Ларисы Петровны об установлении доли — отклонить.
Сергей Викторович на выходе добавил:
— И вот ещё: заявление об изготовлении фиктивного документа я всё-таки отнёс. Вы можете объяснить, где взяли печать «нотариа»? — он произнёс это слово, как колкость. — Лариса Петровна, не ходите по тонкому льду.
Роман уткнулся в ладони. Надя прошла мимо него, не встречаясь взглядом. Она слишком долго молчала. Теперь говорили действия.
***
Летом, когда дождь шёл через день, посёлок зеленел. Надя вышла к дому, поправила хомут на шланге, открыла воду. Газон полосой светил молодыми ростками. На грядке ровной линией встали базилик, укроп, тимьян. По периметру — живая изгородь из туй. Розы, высаженные по настоянию Ларисы Петровны, укоренились. Надя не стала их уничтожать. Она просто распланировала участок по-своему. Бассейн надували по воскресеньям. Сергей Викторович, сняв рубашку, подставлял плечи солнцу.
— Неплохо получилось, — сказал он дочери. — Видишь, как, когда никто не орёт, руки сами знают, что делать.
— Вижу, — тихо ответила Надя. — Пап, я подала на развод. Роман промолчал. Значит, согласен.
— Свобода — штука честная. Тебе она идёт, дочка.
***
Роман вернулся к матери в её двушку на проспекте. Она встречала его пирогом, который подгорел, потому что она потеряла желание следить. На кухне молча шумел старый холодильник. В комнате стояла грусть.
— Ром, — заговорила Лариса Петровна вечером, — мы в дом вернёмся. Я не могу без сада.
— Там живут другие, — тихо ответил он, не поднимая глаз от чашки. — И мы проиграли всё. Тебя теперь и на работу обратно не берут.
— Они нас предали, — обронила она. — Твоя Надя… А я её тогда к нам… я ей как родной была.
— Ты была как командир, — вдруг сказал Роман жёстко. — Я устал. Я не могу быть мальчиком. И не хочу.
Он встал, сказал «я пойду прогуляюсь» и ушёл. Вернулся — поздно. На столе остывал чай. В вазе стоял букет сухих роз — тех самых, что она когда-то укоренила, потом оборвала в спешке и привезла в пакете. Они не прижились.
Лариса Петровна пыталась устроиться в поликлинику — отказы. Пыталась — в магазин садовых товаров: «Скандалистка не нужна». Пыталась — к родственникам в Псков — не сложилось. Писала жалобы в Управляющую компанию, в администрацию посёлка, везде — ответ: «Собственность зарегистрирована. Оснований нет». По ночам засыпала с мыслью, как бы перелезть снова через тот злополучный забор. Просыпалась — с пустотой.
Её телефон взрывался сообщениями в родительском чате клиники: «Ты чего, Лар? Видосираж? Это тебя?» — и скидывали видео, как она ночью карабкается с секатором. Она отвечала: «Нет, это монтаж». Но внутренне знала: её видят такой, какая она есть.
Роман съёхал и в редкие дни приходил к ней приходил. Он приносил хлеб и молоко, молча ставил на стол.
— Ты теперь один? — однажды всё-таки спросила она.
— Пока — да. Устроюсь на подработку курьером. Потом — на курсы.
— Может, ты вернёшься к Наде, и…
— Нет. Это я тоже решил. Мне нужно учиться жить без команд, — он кивнул и ушёл.
Поначалу она думала, что он вернётся. Что Неделя, другая — и он войдёт в дверь, как раньше, с пакетами, в очках, слегка уставший. Он не вернулся.
***
Расследование по «расписке» не стало громом. Следователь из отдела экономической безопасности позвонил, пригласил, вежливо спросил, где Лариса Петровна взяла печать.
— Мне — знакомый сделал, — выдохнула она, сбита с толку. — Сосед по лестнице. Я думала… ну…
— Вы понимали, что документ фиктивный? — спросил он спокойно. — Ваша подпись, несуществующий реестр. Это — административка. Штраф, — он посмотрел в глаза. — Но если будете дальше подделывать, будет уголовка.
Штраф она заплатила из последнего. Выходя, она впервые почувствовала не злость, а холод. Она шла по набережной, смотрела на серую Неву. Ветер был резкий, дождевой. В кармане звякали мелкие монеты.
В магазин она заходила как тень. Брала крупу, самую дешёвую. На кассе однажды услышала шёпот: «Это та, которая по забору лазила». Её руки дрожали. Казалось, люди знают про её провал. Она всё ещё пыталась убедить себя в обратном:
— Они меня обманывали. Они забрали мой дом. Мои розы.
Но каждый вечер дома, в тишине, правда заполняла пространство: это она приложила чужие деньги к своей мечте и попыталась закрыть чужое дыхание собственными правилами. Это она думала, что имеет право командовать взрослыми. Это она слепила бумажку, надеясь, что «прокатит».
Однажды она пришла к посёлку. Стояла за воротами, наблюдала. Внутри смеялись дети соседей, играла музыка. На лужайке сидела Надя с книгой. Она положила руку на газон, провела ладонью по мягким росткам. По дорожке шёл Сергей Викторович, держал в руках коробку с клубникой. Они говорили спокойно, просто. Ничего избыточного.
Лариса Петровна постояла и пошла обратно. За плечами её шаркали старые кроссовки, в руке — пакет. В пакете — горшок с увядшей розой. Она хотела отдать его — словно знак, что сдаётся. Не отдала. Унесла домой. Поставила на подоконник. Роза стояла, чернела, потом опалилась, осыпалась, оставив сухую колючую безжизненную палку.
***
Осень пришла быстро. Дожди, лужи, промозглый ветер. Лариса Петровна сидела у окна и смотрела, как по двору бегут дети. Ей никто не звонил. В чате молчали. Клиника давно вывесила новое объявление: «Требуется регистратор с опытом». Она не писала. Сергея Викторовича она иногда вспоминала — с злостью, но теперь чаще — с горечью: он не кричал, он просто поставил границу. И эта граница оказалась непреодолимой.
Однажды пришло письмо. Конверт — белый. Внутри — уведомление о разводе. Она усмехнулась:
— Ну конечно… — и разорвала бумагу пополам, а потом аккуратно сложила и положила обратно в конверт. Выносить мусор не хотелось.
Она взяла секатор, тот самый, и вдруг поняла, что держит железо, которое уже не нужно. Встала, открыла окно, глубоко вдохнула холодный воздух. Город шумел. За стеклом — жизнь. У неё — тишина. Она опустила взгляд на ладони: маленькие мозоли исчезли. Её «сад» — в горшке на подоконнике — умер.
Лариса Петровна осталась одна. Без дома, без огорода, без работы и без права командовать. В чужой кухне — тёплой, жёлтой от лампочки — она сидела по вечерам, слушая радио. Её розочки и абрикосы жили в чужом саду и, похоже, прекрасно обходились без неё. Роман редко заходил. Они говорили сухо.
— Как ты? — спрашивал он.
— Ничего, — отвечала она, заставляя себя произносить слово с ё. — Живу.
И это «живу» звучало пусто. Она получила по заслугам. Ни жалобы, ни отчаянные попытки вернуть не вернули ей того, что она считала своим. Чем больше она цеплялась, тем сильнее вязла. Рядом не было никого, кто бы спасал. Тех, кого она мучила, она потеряла. Сад, который она хотела подчинить себе, она увидела из-за забора — чужой, спокойный.
Зимой ветер бился в стекло. Лариса Петровна закуталась в старый плед, ремнём притянула к себе подушку. На столе остывал чай. На подоконнике сиротливо торчала палка — остаток «розы». Внутри была пустота. И пусть где-то там, за окном, снег блестел в свете фонарей, её огонь погас. Она думала, что жизнь ей обязана. Выяснилось — никто никому ничего не должен. И это осознание не согревало.
Она осталась несчастной. Без оправданий. Без надежды на быстрый выход. Впереди — долгая зима. И в ней — ни абрикоса, ни «Казанoвы», ни теплицы. Только тихий стук часов и тёплый шорох старого пледа. И память о том, как легко было когда-то сказать: «Рома! Лопату!» — и как невозможно теперь сказать: «Сын, вернись».
