— Ты где деньги оставила? Мне сегодня отдавать.
Голос Кирилла, хриплый со сна и полный нетерпеливого раздражения, ворвался на кухню раньше него самого. Он влетел следом, в одних шортах, растрёпанный, с помятым лицом. Его взгляд метнулся к комоду у входа, где обычно лежала аккуратная пачка купюр, приготовленная для него с вечера. Сегодня там было пусто. Только её ключи и какая-то рекламная листовка из почтового ящика.
Алиса сидела за столом, идеально прямая, уже одетая для работы — строгая блузка, собранные в тугой пучок волосы. Она медленно помешивала сахар в своей чашке, и тихий звон ложечки о фарфор был единственным звуком в комнате, не считая его тяжёлого дыхания. Она даже не повернула головы.
— Доброе утро, Кирилл.
Его это взбесило. Это её спокойствие, эта её манера держать себя так, будто она находится в дорогом ресторане, а не в их крошечной кухне, пропахшей вчерашним ужином. Он подошёл к столу и опёрся на него костяшками пальцев, нависая над ней.
— Я не понял. Где деньги?
Она подняла на него взгляд. Глаза были спокойными, ясными и совершенно холодными. В них не было ни привычной усталости, ни заискивающей надежды, ни даже злости. В них не было ничего, что он мог бы узнать.
— Денег не будет.
Он замер, пытаясь осознать услышанное. Он решил, что ослышался, или что это какая-то неуместная утренняя шутка. Он даже криво усмехнулся.
— Что значит «не будет»? Ты в своём уме? У меня встреча с Денисом через два часа. Мне нужно отдать ему часть долга. Мы же договаривались.
«Мы» договаривались. Это «мы» резануло её слух, как скрежет металла по стеклу. Договаривался он. Брал в долг он. Разбивал в пьяном угаре машину он. А она… она просто платила. Последние полгода она жила в режиме тотальной экономии, брала дополнительные проекты на дом, работала по выходным, чтобы этот безответственный мальчишка рядом с ней мог сохранять лицо перед своим другом. Она медленно поставила чашку на блюдце.
— Нет, Кирилл. Это ты договаривался. И отдавать теперь будешь ты. Я больше не плачу за твои долги.
Он выпрямился, уставившись на неё в полном недоумении. Картина мира, в которой он был центром вселенной, а она — удобным и безотказным спутником, трещала по швам. Он всё ещё не мог поверить, что это происходит наяву.
— Ты что, сдурела? У меня нет времени на твои утренние закидоны. Просто скажи, куда ты их переложила. В шкаф? В свою сумку?
Он сделал движение в сторону коридора, намереваясь проверить её сумку, но её голос, ровный и твёрдый, остановил его на полпути.
— Их нигде нет. Я не снимала наличные. И не собираюсь.
Только теперь до него начало доходить. Это не каприз. Это не плохое настроение. Это бунт. Мелкий, бабский бунт, который он сейчас быстро подавит. Его лицо начало наливаться краской.
— То есть как это понимать? Ты решила меня подставить? Просто так, из вредности? Чтобы меня унизили? Чтобы Денис считал меня пустозвоном? Этого ты добиваешься?
— Этого я добиваюсь? — она медленно повторила его вопрос, словно пробуя его на вкус. В её голосе не было ни капли сомнения, только металл. — А чего добивался ты, Кирилл? Когда садился за руль, нализавшись до состояния нестояния? Когда гнал по ночному городу, воображая себя героем боевика? Когда влетел в отбойник, превратив пятьсот тысяч чужих денег в груду бесполезного металлолома? Может, ты добивался моего уважения?
Он отшатнулся от неё, будто получил пощёчину. Он не привык, чтобы ему напоминали о его промахах так прямо, так безжалостно. В его мире тот инцидент был досадной случайностью, трагической ошибкой, которую «настоящий друг» должен понять, а «любящая жена» — покрыть. Он всегда был мастером самооправдания, выстраивая вокруг своих поступков целые бастионы из смягчающих обстоятельств. Но она одним предложением разнесла всю его оборону в пыль.
— Не смей, — прошипел он, его лицо исказилось. — Не смей об этом говорить. Это была ошибка. С кем не бывает? Денис всё понял. Он вошёл в положение.
— Разумеется, он вошёл, — спокойно кивнула Алиса, делая маленький глоток уже остывшего кофе. — Ему ведь платят. Какая ему разница, кто именно носит ему деньги — ты или я? Пока купюры хрустят, он будет самым понимающим другом на свете. Но что ты ему скажешь сегодня?
Этот вопрос снова вернул его к жестокой реальности. Он прошёлся по кухне, взъерошил волосы. Начал закипать. Его тактика сменилась. Теперь он пытался давить на жалость и командный дух, которого у них давно не было.
— Алис, ну ты пойми. Это же не просто деньги. Это репутация. Это мои отношения с людьми. Если я сегодня приду с пустыми руками, я буду выглядеть как последнее трепло. Как человек, который не держит своего слова. Это удар по мне, а значит, и по нам, по нашей семье. Мы же в одной лодке.
Он остановился напротив неё, в его голосе появились просительные, заискивающие нотки. Он пытался смотреть ей в глаза, вызвать в ней отклик, сочувствие.
— Ну что тебе стоит? В последний раз. Я найду работу. Честно. Уже на следующей неделе начну искать. Но сегодня ты меня просто спасёшь. Ты же не хочешь, чтобы твой муж был унижен?
Она смотрела на него долго, изучающе, как энтомолог смотрит на редкое, но довольно противное насекомое. Она видела всю эту дешёвую манипуляцию, всю его попытку переложить ответственность, спрятаться за её спину ещё раз. И ей стало не жаль его, а брезгливо.
— Что ты ему скажешь? — повторила она свой вопрос, игнорируя всю его тираду. — Скажи правду.
Он опешил.
— Какую ещё правду?
Её губы тронула едва заметная, злая усмешка.
— Правду, Кирилл. Что ты безответственный слабак, который не может сам решать свои проблемы. Что ты разбил чужую дорогую игрушку и теперь прячешься за юбку жены, потому что у тебя не хватает смелости признать себя банкротом. Скажи ему, что у тебя нет ни денег, ни работы, ни совести. И что единственный твой актив — это я. И этот актив сегодня закрыт.
Каждое её слово было выверено и било точно в цель. Она сдирала с него слои его самодовольства и эгоизма, обнажая его жалкую, инфантильную суть. Его лицо из растерянного стало багровым. Просительные нотки в голосе исчезли, сменившись рычанием раненого зверя.
— Ах ты… Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать?! Думаешь, раз ты носишь на свою копеечную работу свои копейки, так всё можешь решать?! Я мужчина в этом доме! Я! И я решаю, что нам делать!
— Ты решаешь? — Алиса впервые за всё утро позволила себе усмехнуться. Но это была не та усмешка, которая смягчает обстановку. Это был оскал. Холодный, хищный, полный безграничного презрения. Она медленно поднялась из-за стола, и это движение заставило его инстинктивно сделать полшага назад. — Ты, Кирилл? Что ты в своей жизни решил сам, без посторонней помощи? Купить машину на деньги друга, потому что твоей зарплаты курьера не хватило бы и на колесо от неё? Это ты решил? Или решил разбить её, потому что твоя мужская гордость не позволяет вызвать такси после пяти кружек пива?
Она говорила тихо, почти безэмоционально, но каждое слово впивалось в него, как осколок стекла. Он смотрел на неё, и ему казалось, что он видит её впервые. Не свою удобную, молчаливую жену, а чужого, опасного человека. Он попытался вернуть себе инициативу, снова повысить голос, но что-то в её взгляде парализовало его.
— Ты ничего не понимаешь в мужских делах, — выдавил он, но это прозвучало жалко и неубедительно. — Ты сидишь в своём офисе, перекладываешь бумажки с места на место, и думаешь, что это и есть жизнь. А я… я мыслю масштабно! Я хотел, чтобы у нас всё было! Эта машина была только началом!
— Началом чего? Конца? — она сделала шаг к нему. — Ты мыслишь не масштабно, а инфантильно. Ты — взрослый ребёнок, который хочет красивую игрушку прямо сейчас и топает ножкой, когда её не получает. А когда получает и ломает, ждёт, что придёт мама и всё починит. Так вот, Кирилл, мама ушла.
Его лицо дёрнулось. Он перешёл на прямые оскорбления — последнее оружие тех, у кого не осталось аргументов.
— Да ты просто завидуешь! Завидуешь, что я умею жить, рисковать, а ты — просто функция. Ходячий кошелёк. Твоё единственное предназначение в этой жизни — обеспечивать тех, кто действительно что-то из себя представляет. Таких, как я! Ты должна быть благодарна, что я вообще с тобой!
Он выпалил это на одном дыхании, торжествуя. Он был уверен, что эти слова сломают её, унизят, заставят плакать и просить прощения. Он ждал слёз, истерики, чего угодно, что вернуло бы ему контроль. Но вместо этого её лицо стало абсолютно непроницаемым, как маска из полированного камня. Она смотрела на него так, будто его слова были просто бессмысленным шумом, фоном, как гул холодильника.
Именно в этот момент она произнесла фразу, которая стала для их отношений эпитафией. Она сказала это негромко, но с такой убийственной чёткостью, что казалось, слова повисли в воздухе, выжигая на нём невидимые письмена.
— А ты хотел, чтобы я и дальше выплачивала за тебя твои долги? Нет уж, милый мой! С меня хватит! Ищи себе другого спонсора, я больше ни копейки не дам на это!
После этих слов она спокойно обошла его, направляясь к выходу из кухни. Она больше не смотрела на него. Для неё он перестал существовать. Он остался стоять посреди комнаты, оглушённый, раздавленный. Он был не просто унижен. Его вычеркнули. Списали со счетов. Вся его напускная бравада, его «мужская гордость», его «масштабное мышление» — всё это рассыпалось в прах под её ледяным спокойствием. Он смотрел ей в спину, и в его голове билась только одна мысль: она не имеет права. Просто не имеет права так с ним поступать.
Её спокойствие, её движение к выходу, её полное игнорирование его существования — всё это подействовало на него, как удар хлыста. Бессильная ярость, горячая и липкая, захлестнула его. Он не мог позволить ей просто уйти. Не так. Не после того, как она растоптала его, вывернула наизнанку и бросила. Он рванулся за ней, догоняя в узком коридоре.
— Ты никуда не пойдёшь!
Рывок был резким, животным. Его пальцы впились в её предплечье, как тиски. Он дёрнул её на себя, разворачивая лицом к себе, ожидая увидеть на нём страх, слёзы, хоть что-то, что вернёт ему ощущение власти. Но он не увидел ничего.
Алиса даже не вздрогнула. Она медленно опустила взгляд на его руку, сжимавшую её, с таким же отстранённым интересом, с каким смотрят на прилипшую к обуви грязь. Затем так же медленно подняла глаза и посмотрела ему прямо в лицо. В её взгляде не было ни страха, ни боли, ни обиды. Там была пустота. Холодная, выжженная дотла пустыня, где когда-то, возможно, что-то было. Этот взгляд был страшнее любой крика.
— Ты думаешь, это что-то изменит? — её голос был тихим, почти шёпотом, но в звенящем от напряжения воздухе коридора он прозвучал оглушительно. — Ты думаешь, если будешь держать меня силой, деньги появятся в кармане? Или долг исчезнет? Ты только что доказал всё, что я сказала о тебе на кухне. Каждое слово.
Он смотрел в её глаза и понимал, что проиграл. Окончательно и бесповоротно. Его хватка ослабла. Он всё ещё держал её, но это была уже не демонстрация силы, а отчаянная попытка удержать рушащийся мир.
Алиса спокойно, без усилия, высвободила свою руку. Она не отшатнулась, не потёрла покрасневшую кожу. Она просто сделала шаг назад, создавая между ними непреодолимую дистанцию. И посмотрела ему прямо в глаза в последний раз.
— Я тебе ничего не обязана. А с этого момента твой друг будет звонить не мне, а тебе. И требовать деньги тоже будет с тебя. Удачи, дорогой.
Последнее слово она произнесла с лёгкой, едва уловимой саркастической интонацией, которая была унизительнее любого проклятия.
После этого она развернулась. Не спеша, словно ничего не произошло, она подошла к двери. Взяла свою сумку, висевшую на крючке, перекинула ремешок через плечо. Поправила воротник блузки. Каждое её движение было обыденным, выверенным, убийственно нормальным. Она не бежала. Она просто уходила на работу, как делала это каждое утро.
Он стоял в коридоре, парализованный, и смотрел, как она вставляет ключ в замок. Он слышал, как щёлкнул механизм. Потом ещё раз, с другой стороны. Дверь закрылась. Без хлопка. Просто тихий, окончательный щелчок.
Кирилл остался один посреди кухни. Солнечный свет падал на стол, на её недопитую чашку кофе. Гул холодильника вдруг показался ему невыносимо громким. Он сел на стул, где всего десять минут назад сидела она. Его руки безвольно упали на колени. Проблема больше не была где-то там, за её спиной, решаемая её усилиями. Теперь она сидела напротив него за столом, невидимая, огромная, и смотрела на него в упор. И он впервые в своей жизни понятия не имел, что с ней делать…
