— Объясни, зачем ты впустил в мою квартиру свою любовницу? — спросила жена мужа
стоял посреди прихожей, держа в руке связку ключей. На полу валялись две пары женских туфель — одни принадлежали его жене Глафире, другие он видел впервые.
— Объясни, зачем ты впустил в мою квартиру свою любовницу? — спросила жена мужа.
Глафира Семёновна сидела в кресле у окна. В её руках дымилась чашка с травяным отваром, а взгляд карих глаз был направлен прямо на супруга.
— Какую любовницу? — Варфоломей попытался изобразить недоумение. — Глаша, о чём ты?
— О той молодой особе с рыжими волосами, которая час назад выходила из нашего подъезда. Соседка Анфиса Львовна всё мне рассказала. Та самая, что работает в твоём отделе закупок.
Варфоломей молчал. Он медленно снял пальто, повесил его на крючок. Движения были замедленными, будто он пытался выиграть время.
— Ты не отрицаешь? — Глафира отставила чашку на столик.
— Это Евпраксия Игоревна. Она действительно работает в отделе закупок. Но между нами ничего нет.
— И зачем же она приходила в нашу квартиру в моё отсутствие?
— Документы забрать. Я вчера по ошибке прихватил домой папку с контрактами.
Глафира встала. Ей было сорок три года, но выглядела она моложе. Высокая, стройная, с каштановыми волосами, собранными в низкий хвост. Она работала главным редактором в издательстве научной литературы.
— Варфоломей, мы женаты восемнадцать лет. У нас двое детей. Неужели ты думаешь, что я настолько глупа?
— Ты всё не так понимаешь.
— А как я должна понимать? Ты даёшь ей ключи от нашей квартиры?
— Я не давал ей ключи! Я сам открыл дверь.
— Но ты был на работе. Анфиса Львовна видела, как ты уезжал утром.
Варфоломей прошёл в гостиную, сел на диван. Ему было сорок пять, работал он заместителем директора в компании по поставкам медицинского оборудования.
— Я вернулся на час. Специально, чтобы передать документы.
— И где же ты припарковал машину? Наш двор просматривается из окна, я бы заметила твой джип.
— Оставил за углом. Там было свободное место.
Глафира подошла к окну, посмотрела на улицу. Март выдался холодным, деревья ещё стояли голые, без листвы.
— Знаешь, Варфоломей, меня больше всего оскорбляет даже не сам факт измены, а твоя ложь. Ты считаешь меня идиоткой?
— Глаша, прошу тебя…
— Нет, теперь я буду говорить. Полгода назад ты начал задерживаться на работе. Потом появились командировки на выходные. Новый одеколон, который я никогда не покупала. Счета из ресторанов на двоих, когда ты якобы обедал с партнёрами.
— Это всё можно объяснить.
— Объясни тогда вот это.
Глафира достала из ящика стола распечатку. Варфоломей узнал выписку с банковской карты.
— Ювелирный магазин, тридцать тысяч рублей. Две недели назад. Где подарок, Варфоломей? Мой день рождения через четыре месяца.
Варфоломей молчал, разглядывая узор на ковре.
— И квитанция из гостиницы «Метрополь» от прошлой пятницы. Ты сказал, что едешь в Тверь на переговоры.
— Откуда у тебя эти бумаги?
— Важно, что ты врёшь мне уже полгода.
В комнату вошла их старшая дочь Феофания. Ей было шестнадцать, она училась в десятом классе гимназии.
— Мам, пап, вы опять ругаетесь?
— Фая, иди к себе, — сказала Глафира. — У нас с отцом важный разговор.
— Вы уже третий день выясняете отношения. Лукьян плачет по ночам.
Лукьяну, младшему сыну, было двенадцать.
— Феофания, пожалуйста, — Варфоломей посмотрел на дочь. — Займись братом.
Девочка вышла, хлопнув дверью.
— Видишь, что ты делаешь? — Глафира села в кресло напротив мужа. — Дети всё понимают.
— Я не хотел, чтобы так получилось.
— А как ты хотел? Чтобы я закрывала глаза на твои похождения? Чтобы делала вид, будто ничего не происходит?
— Евпраксия… это случилось неожиданно.
— Наконец-то правда. Как давно?
— Четыре месяца.
— И что дальше? Ты хочешь развода?
Варфоломей поднял голову, посмотрел на жену.
— Я не знаю. Я запутался.
— Сколько ей лет?
— Двадцать восемь.
— Красиво. Она моложе тебя на семнадцать лет. Классический кризис среднего возраста.
— Не надо так.
— А как надо? Похвалить тебя за то, что ты нашёл молодую любовницу? За то, что водишь её в нашу квартиру, в нашу спальню?
— Мы не были в спальне!
— О, какая щепетильность. В гостиной, значит? На этом диване, где сейчас сидишь?
Варфоломей встал, прошёлся по комнате.
— Глафира, давай спокойно.
— Я спокойна. Это ты мечешься как зверь в клетке.
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Правду. Всю правду. Ты любишь её?
Варфоломей остановился у окна.
— Я думаю, да.
— Думаешь? После четырёх месяцев ты только думаешь?
— Это сложно.
— Что сложного в том, чтобы понять свои чувства?
— У нас с тобой семья, дети, восемнадцать лет вместе. А с ней… всё по-другому.
— По-другому — это как?
— Она видит во мне не только отца семейства и добытчика. С ней я могу быть собой.
Глафира рассмеялась. Смех был горьким.
— Собой? А кто же ты с нами? Актёр, играющий роль?
— Ты всё утрируешь.
— Нет, Варфоломей, это ты всё упрощаешь. Ты думаешь, что можешь просто взять и начать новую жизнь? Что Евпраксия будет вечно молодой и влюблённой? Что с ней не будет быта, проблем, болезней детей, родительских собраний?
— С ней легко.
— Легко? А со мной тяжело?
— Глаша, ты требовательная. Ты всегда знаешь, как правильно. Что купить, куда поехать, как воспитывать детей.
— То есть я виновата в твоей измене?
— Я не говорю, что ты виновата. Просто мы разные.
— Мы были разными и восемнадцать лет назад. Но ты сделал мне предложение, клялся в вечной любви.
— Люди меняются.
— Нет, Варфоломей. Меняются обстоятельства. А люди просто показывают своё истинное лицо.
В дверь постучали. Вошёл Лукьян.
— Мам, я есть хочу.
— Сейчас, солнышко. Иди на кухню, я приду.
Мальчик посмотрел на отца, потом на мать.
— Вы разводитесь?
— Лука, что за глупости, — Варфоломей попытался обнять сына, но тот отстранился.
— Феофания сказала, что у папы есть другая тётка.
— Феофания говорит ерунду, — быстро сказал Варфоломей.
— Лукьян, иди на кухню, — Глафира встала. — Я сейчас приготовлю ужин.
Когда мальчик вышел, Глафира повернулась к мужу.
— Видишь, что ты натворил? Дети всё знают.
— Откуда Феофания…
— Она не дура, Варфоломей. Она видит, как ты прячешь телефон, как выходишь на балкон, чтобы поговорить. Слышит, как ты шёпотом разговариваешь по ночам.
— Я буду осторожнее.
— Осторожнее? То есть ты собираешься продолжать эти отношения?
— Я не знаю. Мне нужно время подумать.
— Время? Сколько? Месяц? Год? Десять лет?
— Глаша, не дави на меня.
— Я не давлю. Я хочу ясности. Либо ты прекращаешь отношения с Евпраксией и остаёшься в семье, либо уходишь к ней. Третьего не дано.
— Это ультиматум?
— Это здравый смысл. Я не собираюсь делить тебя с другой женщиной.
Варфоломей сел обратно на диван, обхватил голову руками.
— Мне нужно время.
— У тебя есть сутки. Завтра в это же время ты даёшь мне ответ.
Глафира вышла из комнаты. Варфоломей остался один. Он достал телефон, увидел сообщение от Евпраксии: «Милый, спасибо за чудесный день. Твоя квартира такая уютная. Жду встречи вечером».
Он начал набирать ответ, но удалил. Потом набрал снова и снова удалил. В голове был хаос. С одной стороны — восемнадцать лет брака, дети, налаженный быт. С другой — страсть, молодость Евпраксии, ощущение новизны.
Вечером за ужином царило молчание. Феофания демонстративно не смотрела на отца. Лукьян ковырялся в тарелке, почти не ел. Глафира поддерживала видимость нормальности, расспрашивала детей об учёбе, но её голос звучал напряжённо.
— Пап, ты придёшь на мой концерт в пятницу? — вдруг спросил Лукьян.
— Какой концерт?
— Я же говорил. У нас выступление хора в музыкальной школе.
— Конечно, приду.
— И мама придёт?
— Разумеется, — сказала Глафира.
— Вместе придёте?
Родители переглянулись.
— Да, вместе, — ответил Варфоломей.
После ужина он заперся в кабинете. Нужно было принять решение. Он открыл ноутбук, посмотрел на фотографии. Вот они с Глафирой в свадебном путешествии в Праге. Вот рождение Феофании. Первый день Лукьяна в школе. Семейныйотдых в Сочи прошлым летом.
Потом открыл другую папку. Фотографии с Евпраксией. Она смеялась, кружилась на набережной, кормила голубей в парке. Молодая, беззаботная, полная жизни.
Телефон зазвонил. Евпраксия.
— Привет, дорогой. Ты придёшь?
— Евпраксия, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Что случилось? Голос какой-то странный.
— Глафира всё знает.
Молчание.
— И что теперь?
— Она поставила ультиматум. Либо ты, либо семья.
— И что ты выбираешь?
— Мне нужно подумать.
— Подумать? Варфоломей, мы же любим друг друга. Ты сам говорил, что несчастлив в браке.
— Всё сложнее. У меня дети.
— Дети вырастут. Феофании уже шестнадцать, через два года университет. Лукьян тоже скоро будет самостоятельным.
— Евпраксия, я не могу так просто всё бросить.
— А что же ты хочешь? Чтобы я ждала? Сколько? Год? Пять лет?
— Дай мне время до завтра.
— Хорошо. Но знай — я не собираюсь быть вечной любовницей. Мне тоже нужна семья, дети.
— Я понимаю.
— Надеюсь. Жду твоего решения.
Она отключилась. Варфоломей откинулся в кресле. За окном темнело. Где-то в глубине квартиры Глафира укладывала детей спать. Обычный семейный вечер. Только уже не обычный.
Он вспомнил, как встретил Евпраксию. Корпоратив в честь Нового года. Она пришла в отдел недавно, после университета. Умная, амбициозная, красивая. Сначала просто беседы о работе. Потом совместные обеды. Потом…
А с Глафирой они познакомились на защите диссертации общего друга. Ей было двадцать пять, ему двадцать семь. Она покорила его умом, начитанностью, независимостью. Они обсуждали Достоевского и Толстого, ходили в театры, путешествовали по Золотому кольцу.
Когда всё изменилось? Когда страсть ушла, оставив только привычку? После рождения детей? После бытовых проблем? Или просто время сделало своё дело?
В дверь постучали.
— Войдите.
Вошла Феофания.
— Пап, можно поговорить?
— Конечно, садись.
Дочь села в кресло напротив.
— Ты правда уйдёшь от нас?
— Фая, почему ты так решила?
— Я не маленькая. Вижу, что происходит.
— Это временные трудности. Все семьи через такое проходят.
— Не все семьи. У Киры родители развелись в прошлом году. Теперь она видит отца раз в месяц. А у Максима отец вообще новую семью завёл, про него забыл.
— Я никогда про вас не забуду. Что бы ни случилось.
— А что может случиться?
Варфоломей смотрел на дочь. Она была похожа на Глафиру в молодости. Те же карие глаза, тот же упрямый подбородок.
— Фая, взрослые отношения — это сложно.
— Не надо со мной как с ребёнком. Я знаю про твою любовницу.
— Откуда?
— Видела вас в кафе на Тверской. Вы целовались.
Варфоломей опустил глаза.
— Мне жаль, что ты это видела.
— Мне тоже жаль. Жаль, что мой отец оказался таким.
— Каким?
— Предателем. Козлом.
Слово ударило как пощёчина.
— Феофания, ты не понимаешь…
— Что я не понимаю? Что ты изменяешь маме? Что врёшь нам всем? Что разрушаешь семью ради какой-то молодки?
— Не говори так о Евпраксии.
— О, так её зовут. Красивое имя для разлучницы.
— Она не разлучница. Чувства нельзя контролировать.
— Зато поступки можно. Ты выбрал предательство.
Феофания встала.
— Знаешь, пап, я всегда тобой гордилась. Рассказывала подругам, какой у меня отец — успешный, умный, надёжный. Теперь мне стыдно.
Она вышла, не дожидаясь ответа. Варфоломей остался один. Слова дочери жгли сильнее любых упрёков жены.
Ночь он провёл в кабинете, на раскладном диване. Спать не получалось. В голове крутились мысли, воспоминания, сомнения.
Утром, не завтракая, он уехал на работу. В офисе Евпраксия ждала его с кофе.
— Ты выглядишь ужасно, — сказала она. — Не спал?
— Не очень.
— Ты принял решение?
— Евпраксия, нам нужно поговорить.
Они зашли в переговорную. Варфоломей закрыл дверь.
— Я не могу уйти из семьи.
Евпраксия побледнела.
— Что?
— Дети… Я не могу их предать.
— А меня можешь?
— Евпраксия, пойми…
— Нет, это ты пойми! Четыре месяца ты говорил, что любишь меня. Что хочешь быть со мной. Что с женой у вас давно всё кончено.
— Я думал, что так. Но вчера…
— Что вчера? Она надавила на жалость? Пригрозила забрать детей?
— Нет. Просто я понял, что не могу разрушить семью.
— Семью? Какую семью? Ты сам говорил, что вы как соседи по квартире!
— Я был неправ. Мы больше, чем соседи. У нас общая история, дети.
— И что теперь? Ты вернёшься к ней, будете жить долго и счастливо?
— Я буду пытаться.
Евпраксия встала.
— Знаешь, Варфоломей, ты жалкий трус. Ты боишься перемен.
— Евпраксия…
— Нет, теперь я скажу. Ты использовал меня. Как игрушку для развлечения. Почувствовал себя снова молодым, желанным. А теперь, когда пришло время платить по счетам, ты прячешься за спины детей.
— Это не так!
— Именно так. И знаешь что? Я рада, что всё так закончилось. Лучше сейчас, чем через годы.
Она направилась к двери.
— Евпраксия, подожди. Мы же будем работать вместе.
— Нет, не будем. Я увольняюсь. Не хочу каждый день видеть твоё лицо. Лицо труса.
— Не надо так резко.
— А как надо? Продолжать делать вид, что ничего не было? Здороваться в коридорах? Обсуждать контракты?
— Мы могли бы остаться друзьями.
Евпраксия рассмеялась.
— Друзьями? После постели? Ты либо идиот, либо циник.
Она вышла, хлопнув дверью. Варфоломей сел за стол, обхватил голову руками. Всё пошло не так, как он планировал.
Остаток дня прошёл как в тумане. На планёрке он не мог сосредоточиться, путал цифры. Секретарша Нонна Павловна несколько раз переспрашивала, всё ли в порядке.
Вечером он вернулся домой. Глафира ждала его в гостиной.
— Ну? — спросила она.
— Я остаюсь.
— Почему?
— Потому что это правильно. Семья важнее.
— И ты порвал с ней?
— Да. Она уволилась.
Глафира кивнула.
— Хорошо. Но знай — доверие потеряно. Его придётся восстанавливать долго.
— Я понимаю.
— И ещё. Мы идём к семейному психологу.
— Зачем?
— Затем, что наши проблемы не решатся сами собой. Нужна помощь специалиста.
— Если ты считаешь нужным.
— Считаю. И последнее. Никаких секретов. Телефон, почта, соцсети — всё открыто.
— Глафира, это перебор.
— Это условие. Либо полная прозрачность, либо развод.
— Хорошо. Согласен.
Глафира встала.
— Ужин на кухне. Дети ждут.
За ужином Варфоломей пытался вести себя как обычно, но чувствовал на себе взгляды всех троих. Феофания демонстративно не разговаривала с ним. Лукьян задавал вопросы о концерте. Глафира поддерживала разговор, но в её голосе не было прежней теплоты.
Ночью он опять спал в кабинете. Глафира не предложила вернуться в спальню, он не настаивал.
Прошла неделя. Жизнь вроде бы входила в прежнее русло, но что-то изменилось необратимо. Варфоломей чувствовал себя чужим в собственном доме. Дети с ним почти не разговаривали. Глафира была подчёркнуто вежлива, но холодна.
На работе тоже было непросто. Евпраксия уволилась в тот же день, не отрабатывая две недели. По офису поползли слухи. Коллеги перешёптывались за его спиной.
Психолог, к которому они ходили с Глафирой, задавала неудобные вопросы. Почему он завёл роман? Чего ему не хватало в браке? Готов ли он работать над отношениями?
Варфоломей отвечал то, что от него ожидали услышать. Да, он был неправ. Да, он раскаивается. Да, хочет сохранить семью.
Но внутри росла пустота. Он понимал, что потерял и Евпраксию, и прежние отношения с Глафирой. Остался суррогат семьи, видимость брака.
В пятницу был концерт Лукьяна. Варфоломей сидел рядом с Глафирой в зале музыкальной школы. Со стороны они выглядели образцовой парой. Но между ними была пропасть.
Лукьян пел в хоре. Детские голоса звучали чисто и трогательно. Варфоломей смотрел на сына и думал — неужели ради этого стоило остаться? Ради возможности сидеть рядом, но быть бесконечно далёким?
После концерта они поехали в кафе. Традиция — отмечать выступления детей. Лукьян был доволен, рассказывал о репетициях. Феофания оттаяла немного, даже улыбнулась пару раз.
— Пап, а помнишь, как ты учил меня кататься на велосипеде? — вдруг спросил Лукьян.
— Конечно, помню. Ты всё время заваливался влево.
— А ты бежал рядом и держал за сиденье.
— Пока не отпустил, а ты поехал сам.
— Я тогда так испугался, когда обернулся, а тебя нет рядом.
— Но ты справился.
— Потому что знал — ты где-то рядом. Поймаешь, если упаду.
Варфоломей смотрел на сына и чувствовал ком в горле. Этот мальчик верил в него. А он предал эту веру.
Вечером, когда дети легли спать, Глафира зашла к нему в кабинет.
— Спасибо, что пришёл на концерт.
— Я обещал Лукьяну.
— Знаю. Он был рад.
Она села в кресло.
— Варфоломей, так дальше продолжаться не может.
— Что ты имеешь в виду?
— Эту игру в семью. Мы оба знаем, что ничего не склеится.
— Но психолог сказала…
— Психолог может говорить что угодно. Но разбитую чашку не склеить. Можно собрать осколки, но пить из неё уже нельзя.
— Ты хочешь развода?
— Я хочу честности. Ты остался не из-за любви ко мне. И не из-за детей. Ты остался из-за страха.
— Это не так.
— Варфоломей, хватит врать. Хотя бы себе. Ты боишься перемен, боишься осуждения, боишься остаться один.
Он молчал. Глафира была права.
— Подам на развод, — сказала она.
Варфоломей кивнул. В глубине души он ожидал этих слов.
— Понимаю.
— Алименты на детей будешь платить исправно. Квартира остаётся нам. Феофания и Лукьян будут жить со мной.
— А встречи с детьми?
— По выходным. Если захочешь.
Через полгода развод оформили официально. Варфоломей съехал из квартиры на Фрунзенской к пожилой матери в её двухкомнатную хрущёвку. Его детская комната встретила выцветшими обоями с корабликами и старой мебелью из советских времен.
Евпраксия исчезла из его жизни бесследно. Общие знакомые говорили, что она уехала в Питер, потом в Москву. Номер телефона больше не отвечал, страница в соцсетях оказалась заблокированной.
Дети виделись с отцом редко. Феофания демонстративно отказывалась от встреч, а Лукьян приходил через силу, по настоянию матери. Разговоры получались натянутыми, мальчик явно скучал и просился домой.
Работа тоже пошла под откос. Начальство косо смотрело на скандал с увольнением Евпраксии, клиенты один за другим переходили к конкурентам. Через год Варфоломея сократили.
Новое место оказалось хуже — должность рядового менеджера в мелкой фирме за треть прежней зарплаты. Алименты съедали большую часть дохода.
Вечерами он сидел в своей детской комнате, листал фотографии в телефоне и думал о том, как всё пошло не так. Мать жалела сына, варила борщи и котлеты, но её сочувствие только усиливало ощущение собственной никчёмности.
А Глафира тем временем расцвела. Развод словно освободил её от тяжкого груза. Она сделала ремонт в квартире, записалась на курсы итальянского, стала чаще встречаться с подругами.
Феофания поступила в университет на бюджет, Лукьян увлёкся футболом и стал ездить на сборы. Дети гордились мамой, которая сумела поднять их одна, дать хорошее образование и не сломаться.
Варфоломей же остался с пустыми руками. В сорок семь лет он снова жил с мамой, работал на скучной работе и мечтал о том времени, когда у него была семья, статус и будущее. Теперь впереди была только старость в этой же комнате с корабликами на обоях.
