— А шторы поменять можно? — голос Алевтины Григорьевны за спиной был таким же гладким и плотным, как бархат на окнах, который ей так не нравился. — Этот цвет… он давит. Делает комнату мрачной.
Ксения медленно обернулась. Она сама выбирала эту ткань, тяжёлый, винного оттенка бархат, который идеально подходил к светлым стенам и антикварному комоду. Это была её маленькая дизайнерская победа.
— Вам не нравится?
— Ну что ты, деточка. Дарёному коню, как говорится… Просто высказываю мнение. Имею же я право на мнение в доме родного сына?
Ксения смотрела на свекровь. Та стояла, скрестив на груди тонкие руки, и с лёгкой брезгливостью осматривала комнату.
Свою комнату. Ту самую, которую Ксения с мужем отдали ей в их новом доме. В их «замке», как шутил Дима, глядя на башенки, о которых Ксения мечтала с детства.
— Конечно, имеете, Алевтина Григорьевна.
— Вот и славно. А то я уж подумала, что за право дышать тут тоже нужно будет отчитываться.
Двадцать лет. Прошло двадцать лет, а ничего не изменилось. Только декорации стали другими.
Раньше была съёмная однушка с обоями в цветочек, теперь — просторный дом, каждый метр которого был результатом их с Димой труда.
Алевтина Григорьевна же осталась прежней.
— Я просто хочу немного уюта, — продолжила она, проводя пальцем по полированной поверхности комода. — Пыль. Надо бы протереть. Впрочем, тебе не привыкать. Вы же с Димой столько лет по чужим углам мыкались.
Ксения ощутила, как внутри что-то сжалось. Это было не больно, нет. Скорее, привычно. Как фантомная боль в давно ампутированной конечности.
Она помнила.
Помнила тот день, когда они с Димой только-только переехали в свою первую квартиру. Крошечную, на окраине, с текущим краном и скрипучим паркетом. Они были счастливы до дрожи.
А потом пришла она. Окинула взглядом их скромное жилище, поджала губы и вынесла вердикт, глядя не на сына, а прямо на Ксению.
— Ты нищая и всегда будешь тащить его за собой на дно. Запомни мои слова: своего у тебя не будет ничего и никогда.
Ксения тогда промолчала. А что она могла сказать? Двадцатилетняя девчонка, влюблённая и уверенная, что любовь всё победит.
Победила. Только на это ушло двадцать лет её жизни. Двадцать лет упорной работы, бессонных ночей, два заложенных в банк обручальных кольца и один рискованный IT-проект, который в итоге выстрелил так, что они смогли позволить себе всё.
А Алевтина Григорьевна за эти годы потеряла всё. Сначала мужа, а потом и свою просторную квартиру в центре — вложилась в обманку, которую ей посоветовала «одна очень статусная дама».
Погоня за лёгкими деньгами и статусом оставила её ни с чем.
— Дима говорит, вы отдали мне лучшую гостевую комнату, — свекровь подошла к окну. — С видом на сад. Наверное, чтобы я видела, как ты там с розами возишься, и не забывала о своём месте.
— Наше место теперь здесь, — твёрдо сказала Ксения. — И ваше тоже.
— Моё место, деточка, было в моей квартире, — отрезала Алевтина Григорьевна. — А это… это временное пристанище. Щедрый жест. Чтобы все вокруг видели, какая у моего сына добрая жена. Не злопамятная.
Она обернулась, и в её глазах Ксения увидела всё то же самое, что и двадцать лет назад. Холодное, ядовитое презрение.
— Главное, чтобы замок твой не оказался карточным, Ксения. А то ведь падать с такой высоты будет очень больно.
Вечером за ужином Алевтина Григорьевна снова вернулась к теме штор. Она сделала это изящно, обращаясь исключительно к Диме.
— Димочка, я тут подумала… У тебя теперь такой статус, своя компания. К вам ведь наверняка приходят партнёры. Дом должен соответствовать. А эти тёмные комнаты… они производят гнетущее впечатление.
Ксения поставила на стол салат. Руки не дрожали. Она научилась этому давно.
— Мам, нам нравится, — мягко сказал Дима. — Ксюша сама всё подбирала, у неё отличный вкус.
— У Ксюши практичный вкус, — тут же нашлась свекровь, одарив невестку снисходительной улыбкой. — Она привыкла, чтобы было немарко и на века. Это хорошая черта для бедных времён.
Но сейчас… сейчас можно позволить себе немного лёгкости. Света. У меня есть знакомая, прекрасный декоратор. Она могла бы просто дать пару советов.
Ксения почувствовала, как её загнали в угол. Откажешь — значит, ты упрямая и не хочешь добра для дома. Согласишься — значит, признаешь, что твой вкус никуда не годится.
— Я подумаю над этим, — ровно ответила она.
— Думать тут нечего, деточка. Тут нужно действовать, пока дом не пропитался этой… мещанской основательностью.
На следующий день Ксения зашла на кухню и замерла. Все её баночки со специями, которые она годами собирала по всему миру и расставляла в удобном ей порядке, были сдвинуты в один угол. А на их месте красовался сервиз Алевтины Григорьевны — единственное, что она забрала из прошлой жизни.
— Я просто немного прибралась, — появилась свекровь из-за её спины. — А то у тебя всё было как-то хаотично. Мужчина должен приходить в дом, где царит порядок. Это его успокаивает.
Ксения молча взяла свои специи и начала возвращать их на место.
— Не нужно было, я бы сама.
— Конечно, сама, — вздохнула Алевтина Григорьевня. — Ты всегда всё сама. Сильная женщина. Только вот из-за таких сильных женщин мужчины и становятся слабыми. Ты тянула всё на себе, вот Дима и привык. А ему нужно было с самого начала дать почувствовать себя главным.
Это был удар под дых.
Все годы, когда она работала программистом наравне с мужем, когда писала код по ночам, поддерживала его после провалов, искала инвесторов для их первого проекта — всё это перечёркивалось одной фразой.
Она, оказывается, делала его слабым.
Вечером она попыталась поговорить с Димой. Он выслушал её, обнял.
— Ксюш, ну ты чего? Она пожилой человек, потеряла всё. Ей нужно чувствовать себя нужной. Она пытается помочь, как умеет. Неужели тебе так важны эти баночки?
— Дело не в баночках, Дима! Дело в том, что она обесценивает всё, что я делаю. Всё, что я есть!
— Она просто тебя не знает, — сказал он примирительно. — Дай ей время. Она увидит, какая ты у меня замечательная.
Ксения отстранилась. Он не понимал. Он любил её, он был на её стороне, но он не видел яда, который сочился из каждого слова его матери. Он видел лишь её трагедию, а не её суть.
В ту ночь Ксения долго смотрела из окна спальни на свой сад. Она сама посадила каждую розу, она спроектировала каждую дорожку. Этот дом был её крепостью, её доказательством, что Алевтина Григорьевна была неправа.
Но теперь враг был внутри. И он не собирался уходить. Он собирался отнять у неё эту победу, обесценить её, превратить её замок в свою территорию.
Она поняла, что уговоры и компромиссы бесполезны. Мирной жизни не будет.
Точка невозврата наступила в субботу. Ксения вернулась из города и, ещё не дойдя до дома, услышала с террасы незнакомый женский голос и воодушевлённый тон свекрови.
На террасе, в её любимом кресле, сидела холёная дама, а Алевтина Григорьевна, жестикулируя, показывала на сад.
— …и вот здесь, Раиса, я вижу прекрасную альпийскую горку. А эти старомодные розы можно и убрать. Они только место занимают. Мы сделаем газон. Чтобы было пространство, воздух!
Ксения остановилась в тени арки, увитой плющом. Её не видели. Она слышала каждое слово.
— Прекрасная идея, Аля, — вторила ей Раиса, та самая «декоратор». — Этот сад слишком… деревенский. Ему не хватает столичного лоска. Мы всё переделаем. Дмитрий будет в восторге.
Внутри Ксении что-то оборвалось. Не со звоном, не с треском. Просто тихо и окончательно. Это был её сад. Её. Она помнила, как выбирала каждый саженец, как лечила их от болезней, как радовалась первому бутону. Это было не просто место отдыха. Это было её творение.
И они, не спросив, решали его судьбу. Переделывали. Уничтожали.
Всё. Хватит.
Она не вышла к ним. Не устроила скандал. Она развернулась, молча села в машину и уехала.
Внутри неё больше не было ни обиды, ни злости. Только холодный, кристально чистый расчёт.
Тот самый, который не раз спасал их бизнес. Она позвонила своему риелтору, с которым работала по коммерческой недвижимости. «Сергей, здравствуйте. Нужна квартира в аренду. Срочно. Статус вип-клиента. Требования высылаю».
Она вернулась через три часа. Дима уже был дома, на кухне шёл какой-то напряжённый разговор.
Ксения вошла, положила на стол ключи и папку с документами.
— Добрый вечер. Алевтина Григорьевна, Раиса. Я рада, что вы нашли время обсудить дизайн моего сада.
Раиса смутилась, а свекровь, наоборот, выпрямилась.
— Мы просто обсуждали идеи, деточка. Для общего блага.
— Безусловно, — кивнула Ксения. Она повернулась к мужу. — Дима, я решила проблему.
Он посмотрел на неё с недоумением.
— Какую проблему?
— Маминого дискомфорта. Она ведь права, ей нужно своё пространство, где она будет полной хозяйкой. Где ей не придётся мириться с чужим вкусом.
Ксения открыла папку.
— Вот. Я сняла для Алевтины Григорьевны квартиру. В новом доме, с консьержем. Десять минут отсюда.
С прекрасным ремонтом, светлую, просторную. Завтра в десять утра мы можем её посмотреть. Я уже обо всём договорилась.
В комнате повисла оглушительная пустота. Дима смотрел то на жену, то на мать, не в силах вымолвить ни слова.
Алевтина Григорьевна побледнела.
— Что это значит? Ты меня выгоняешь?
— Что вы, — мягко улыбнулась Ксения, и в этой улыбке не было ни грамма тепла. — Я дарю вам то, чего вы так хотели — свободу.
Свободу от моих штор, от моих специй, от моих роз. Вы сможете купить себе любую мебель, позвать любого декоратора и создать уют, о котором мечтали. За наш счёт, разумеется.
Это был идеальный ход. Она не выгоняла. Она дарила. И отказаться от такого подарка — значило признать, что дело было не в уюте, а в желании властвовать на её территории.
Первым опомнился Дима. Он попытался превратить всё в шутку, неловко рассмеявшись.
— Ксюш, ну ты выдумщица. Зачем такие сложности? Мама, она не это имела в виду.
Но Алевтина Григорьевна уже поняла, что это не шутка. Её лицо приобрело жёсткое, злое выражение.
— Ты позволишь ей так поступить со мной? С родной матерью? Выставить меня из твоего дома?
— Это и мой дом тоже, — тихо, но отчётливо произнесла Ксения. — И я не выставляю. Я предлагаю лучшие условия.
Весь оставшийся вечер Дима пытался «урегулировать конфликт». Когда Раиса поспешно ушла, он вошёл в спальню, где Ксения уже складывала в коробку вещи свекрови.
— Это было слишком жестоко. Можно же было просто поговорить.
— Я говорила, — ответила Ксения, не оборачиваясь, глядя ему прямо в глаза. — Десятки раз. Но ты не слышал.
Для тебя это были просто шторы и баночки. А для меня — это была моя жизнь, которую она каждый день пыталась растоптать, доказывая мне, что я здесь никто.
Она подошла к окну, за которым темнел её сад.
— Двадцать лет, Дима. Двадцать лет я слышала, что я ничтожество. Я молчала. Я работала. Я построила этот дом, наш дом, чтобы доказать ей и себе, что я чего-то стою.
А она пришла сюда, чтобы отобрать и это. Я не позволю. Этот дом — наша с тобой крепость. Не поле боя, где я должна каждый день отстаивать своё право на дыхание.
Я не буду воевать с твоей матерью. Поэтому я просто убрала её с линии огня. Выбирай.
Он молчал, и в этом молчании она поняла, что он всё осознал. Осознал, что её спокойствие и её любовь к нему тоже имеют предел. И этот предел наступил.
Переезд состоялся через три дня. Алевтина Григорьевна не разговаривала с Ксенией, бросая на неё полные ненависти взгляды.
Вещи перевозили в полном молчании. Когда всё было кончено, свекровь стояла посреди новой, светлой и пустой квартиры. Своей квартиры.
— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказала Ксения на прощание.
Алевтина Григорьевна не ответила.
Прошло два месяца. Воздух в доме стал другим. Лёгким. Ксения снова начала напевать, когда готовила завтрак.
Они с Димой стали чаще смеяться, вспоминая всякие глупости. Замок перестал быть крепостью, которую нужно оборонять. Он снова стал просто домом. Их домом.
По воскресеньям они навещали Алевтину Григорьевну. Она обставила квартиру по своему вкусу, повесила светлые шторы. Но уюта не было. Была какая-то казённая, гостиничная чистота. Она говорила с сыном, почти не замечая Ксению.
А однажды Ксения, присев в кресло, услышала, как свекровь жалуется Диме на сломавшийся кран.
— …позвонила в управляющую компанию, а они говорят — ждите три дня. Представляешь? Раньше бы твой отец одним щелчком всё решил.
И в этот момент Ксения поняла всё. Дело было не в ней. Не в её бедности или богатстве.
Дело было в том, что Алевтина Григорьевна потеряла свою власть над миром. И отчаянно пыталась вернуть её, управляя хотя бы маленьким мирком своей невестки.
Но Ксения больше не была той девочкой в съёмной однушке.
Она встала, подошла к Диме и, взяв его за руку, сказала свекрови:
— Мы вызовем вам мастера, Алевтина Григорьевна. Не волнуйтесь.
Она не испытывала ни злорадства, ни жалости. Ничего. Женщина, которая двадцать лет назад вынесла ей приговор, теперь снимала комнату в её жизни. И счёт за аренду оплачивала сама Ксения. Своим спокойствием. И это была самая выгодная сделка в её жизни.
Прошёл год.
Золотая осень заливала сад мягким светом. Ксения сидела на террасе, укутавшись в плед, и смотрела на свои розы. Они отцветали, но в этом увядании была своя, зрелая красота. За этот год она почти забыла то давящее чувство тревоги, которое преследовало её месяцами.
Дима вышел из дома с двумя чашками и сел рядом.
— Замёрзла?
— Нет. Мне хорошо.
Он обнял её за плечи. Их отношения за этот год тоже изменились. Ушла та тень, которая всегда стояла между ними. Тень его долга перед матерью и её обиды. Теперь они были просто вдвоём. Настоящей командой.
— Мама звонила, — сказал он осторожно.
Ксения не напряглась. Звонки свекрови больше не вызывали в ней никакой реакции. Они стали частью рутины, как прогноз погоды.
— Что-то случилось?
— Спрашивала, не приедем ли мы помочь ей переставить шкаф. Говорит, пыль за ним скопилась.
Они переглянулись. Это был новый метод. Мелкие, бытовые просьбы, которые должны были показать её беспомощность и их необходимость в её жизни. Попытка привязать их чувством вины.
— Скажи ей, что мы вызовем грузчиков, — спокойно ответила Ксения, отпивая из своей чашки. — Оплатим, конечно. У нас как раз есть проверенная фирма.
Дима кивнул, доставая телефон. Никаких споров. Никаких уговоров «ну давай сами, ей будет приятно». Он понял правила новой игры. И принял их.
На следующий день Ксения разбирала старые фотоальбомы. И наткнулась на снимок: они с Димой, совсем молодые, стоят в обнимку на фоне обшарпанной стены их первой съёмной квартиры. Счастливые до одури.
Она долго смотрела на их лица. Тогда она так боялась слов Алевтины Григорьевны. Боялась её пророчества о вечной нищете и съёмных углах.
А сейчас она вдруг поняла. Свекровь была права в одном: нищета действительно страшная вещь. Только это не про деньги.
Её собственная «нищета» была временной. Она была точкой старта, стимулом двигаться, бороться и строить.
А нищета Алевтины Григорьевны была в душе. В неспособности радоваться чужому успеху, в вечном поиске виноватых, в желании властвовать и унижать, чтобы почувствовать себя значимой.
Ксения закрыла альбом. Она больше не чувствовала себя победительницей в какой-то давней войне.
Битвы не было. Была лишь трагедия одной несчастной женщины, которая сама себя заперла в клетке из зависти и злобы.
А её замок с башенками… он не был ни трофеем, ни крепостью. Он был просто домом. Местом, где пахло яблоками из её сада.
Местом, где они с мужем могли сидеть в тишине, держась за руки. Местом, где она наконец-то обрела не богатство. А покой.
