Зоя Павловна поджала губы, смерив взглядом скромный букет полевых цветов, который я поставила в вазу.
Цветы казались слишком живыми, слишком яркими для этой душной комнаты, пропитанной запахом корвалола и застарелых обид.
— Мог бы и на розы потратиться, сынок, — процедила она, обращаясь к моему мужу, Олегу. — А то притащили сорняков, будто у матери не юбилей, а так… день взятия Бастилии.
Олег виновато кашлянул.
— Мам, это не сорняки, это ромашки. Аня сама собирала… с душой.
— С душой, — передразнила свекровь, и её взгляд впился в меня. — Много у неё души, не поспоришь.
На всё хватает. И на букетики, и на наряды свои заграничные.
Я молча поправила скатерть. Каждое слово было крошечным камешком, брошенным в мою сторону. Я давно научилась строить стену, о которую они разбивались, не причиняя вреда. Почти.
— Мы вот ютились в этой конуре, продав всё, чтобы он, — она ткнула пальцем в сторону Олега, — получил своё образование. Чтобы человеком стал. А он что?
Она сделала драматическую паузу, обводя взглядом тесную гостиную.
— Он женился. И вся его зарплата теперь уходит на булавки и тряпки.
Олег нахмурился.
— Мама, прекрати. Аня прекрасно зарабатывает. Мы ведем общий бюджет, и ты это знаешь.
— Ах, зарабатывает она! — фыркнула Зоя Павловна. — Чем, позволь спросить? В своём интернете кнопочки нажимает? Это не работа, это баловство. Работа — это когда ты с восьми до пяти на заводе. А это всё… пыль в глаза.
Она говорила об этом постоянно. Моя удаленная работа веб-дизайнером казалась ей чем-то неприличным, почти мошенничеством.
Реальные деньги, по её мнению, могли пахнуть только машинным маслом или, в крайнем случае, бумажной пылью из архива.
— А ведь могли бы сейчас жить… как люди, — она мечтательно прикрыла глаза. — В нашем родовом гнезде. Если бы не некоторые…
Намёк был более чем прозрачным. Старинное поместье, которое семья Олега потеряла ещё в девяностые из-за долгов его отца, было её вечной болью.
Она винила в этом всех: время, правительство, покойного мужа и, с недавних пор, меня. Будто это я заставила их продать дом за бесценок.
— Кстати, о нём, — свекровь внезапно оживилась, её глаза загорелись нездоровым блеском. — Представляете, его снова выставили на продажу! Совсем недавно. Я видела объявление.
Олег заметно напрягся. Эта тема была для него болезненной.
— Мам, зачем ты об этом? Мы уже обсуждали. У нас нет таких денег. И никогда не будет.
— У вас-то нет, — ядовито согласилась Зоя Павловна, снова впиваясь в меня взглядом. — У вас только на платья из Парижа хватает.
А сын бы мог… мог бы взять кредит. Огромный, пожизненный! Но ради памяти отца, ради матери…
Она смотрела на Олега, и в её взгляде была тяжелая, удушающая мольба. Она пыталась разбудить в нём чувство вины, заставить его совершить безумство.
Я видела, как дёрнулся кадык мужа. Он был готов поддаться. Снова.
— Олег, — мягко, но настойчиво произнесла я. — Твоя мама знает, что такой кредит нам не одобрит ни один банк. Это финансовая пропасть.
Зоя Павловна резко повернулась ко мне. Её лицо исказилось.
— А тебя никто не спрашивает! Ты вообще кто такая? Пришла на всё готовенькое! Ты просто паразитка, живёшь за счёт моего сына! — выкрикнула она, и в оглушающей пустоте после её крика было слышно лишь то, как тяжело дышит Олег.
Она не знала. Она не знала, что объявление, которое она видела, было лишь формальностью. Что сделка уже состоялась.
И что поместье, о котором она так горевала, уже неделю как принадлежало мне.
Воздух в комнате сгустился, стал вязким. Олег смотрел на мать, потом на меня, его лицо было бледным, а на лбу выступила испарина.
Он молчал, и это молчание было громче любого крика. Он не заступился. Не сказал ни слова в мою защиту.
— Мам, ну что ты такое говоришь… — наконец выдавил он, но это прозвучало так неубедительно, так слабо, что Зоя Павловна лишь победно хмыкнула.
Она добилась своего. Посеяла раздор, вбила клин между нами.
— Я говорю правду! — она выпрямила спину, чувствуя себя хозяйкой положения. — Если бы не она, ты бы сейчас думал, как вернуть честь семьи, а не о том, куда поехать в следующий отпуск!
Я поднялась со стула. Спокойно, без резких движений. Взяла свою сумочку.
— С юбилеем, Зоя Павловна. Мы, пожалуй, пойдём.
Мой голос звучал ровно, может быть, даже слишком. Контраст с её истерикой был разительным. Олег посмотрел на меня с удивлением, будто ожидал слёз или ответных обвинений.
— Куда это вы собрались? — взвилась свекровь. — Я не договорила!
— А я думаю, на сегодня достаточно, — я посмотрела прямо на Олега. — Поехали домой.
Всю дорогу в машине мы молчали. Я смотрела на проплывающие мимо огни города, а Олег судорожно сжимал руль.
Я знала, о чём он думает. Он прокручивал в голове слова матери, и они, как кислота, разъедали его решимость, его любовь ко мне.
Уже дома он не выдержал.
— Ань, ты должна её понять, — начал он, избегая моего взгляда. — Этот дом… для неё это всё. Это память об отце, о молодости.
— Понять? — я медленно повернулась к нему. — Понять, что она только что назвала меня паразиткой?
Понять, что она готова загнать собственного сына в пожизненную кабалу ради своих призраков? Это я должна понять?
— Это не призраки! — вспылил он. — Это наша история! То, чего у тебя никогда не было!
Он ударил по больному. Я выросла в детдоме, и моя «бескорневость» была ещё одним пунктом в списке моих недостатков, по мнению его матери. Обычно Олег никогда не позволял себе таких уколов.
— Да, у меня нет векового поместья с протекающей крышей и счетами за отопление, которые составят бюджет небольшой африканской страны, — отрезала я.
— У меня есть только то, что я заработала сама. И я не позволю это «нечто» разрушить нашу жизнь.
— Так вот оно что! — он с горечью усмехнулся. — Ты просто боишься, что денег станет меньше! Что придётся умерить аппетиты! Мама права…
Он не договорил. Осёкся, увидев выражение моего лица. Но слово уже вылетело. И оно достигло цели.
— Я завтра же поговорю с риелтором, — глухо сказал он, отворачиваясь к окну. — Узнаю условия. Есть специальные программы… ипотечные. Мы должны хотя бы попытаться.
Я смотрела на его спину. Напряжённую, упрямую. Он не видел, не понимал, что идёт прямо в ловушку, расставленную его матерью. Ловушку из чувства долга и вины.
В этот момент я приняла решение. Я не стану больше играть роль терпеливой невестки.
— Хорошо, — сказала я неожиданно спокойно. — Поговори. Узнай. А я, пожалуй, съезжу туда завтра.
Олег обернулся.
— Куда?
— В ваше родовое гнездо, — я позволила себе лёгкую улыбку. — Хочу посмотреть своими глазами на то, что стоит нашего будущего.
Нужно же мне оценить масштаб катастрофы, прежде чем мы подпишем себе приговор.
Я видела недоумение на его лице. Он не ожидал такой реакции. Он ожидал скандала, ультиматумов. Но я больше не собиралась играть по их правилам.
Я собиралась установить свои.
На следующий день я приехала к поместью одна. Оно было именно таким, каким я его видела на фотографиях перед покупкой: величественным и запущенным.
Старинный кирпич потемнел, местами осыпался, а сад зарос так, что напоминал дикие джунгли. Но за всем этим упадком чувствовалась былая мощь.
Я достала из сумки ключ. Тяжёлый, железный, старинный. Он с трудом повернулся в заржавевшем замке. Дверь со скрипом поддалась.
Внутри пахло сыростью и забвением. Я не спеша обошла комнаты, заглядывая в каждый угол.
Я не испытывала трепета перед «историей семьи». Я видела лишь объём работ. Старая проводка, прогнившие балки, трещины в стенах. Это была не мечта, а проект. Сложный, дорогой, но мой.
Я стояла посреди огромной гостиной с высоким потолком, когда услышала шум подъезжающей машины.
Вскоре во двор ворвались Олег и его мать. Они, видимо, решили, что я приехала сокрушаться и плакать, и спешили насладиться моим поражением.
— Вот! Смотри! — с порога закричал Олег, его голос гулко разнёсся по пустому дому. Он был взвинчен, глаза горели. — Я говорил с банком! Нам могут дать кредит! Под залог нашей квартиры и твоей… твоих доходов!
Зоя Павловна вошла следом, оглядываясь с видом хозяйки, вернувшейся из долгого изгнания.
— Тут, конечно, работы много, — снисходительно произнесла она. — Но ничего, справимся.
В эту комнату поставим рояль. А здесь будет мой кабинет. Олег, нужно будет нанять рабочих.
Она уже распределяла пространство, командовала, не обращая на меня никакого внимания. Я была лишь досадной помехой на пути к её триумфу.
— Мы всё сделаем, мам, — заверил её Олег. Он подошёл ко мне, и в его голосе звучал металл. — Аня, я надеюсь, ты теперь понимаешь, что это не просто дом. И ты не будешь стоять у нас на пути.
Я молчала, давая им выговориться. Давая им нарисовать в своём воображении картину будущего, где они — хозяева, а я — прислуга, оплачивающая их мечты.
— На пути? — наконец переспросила я, когда они оба замолчали, ожидая моей реакции. — Нет, Олег. Конечно, не буду.
Я достала из сумки папку с документами и положила её на пыльный подоконник.
— Тем более, что это было бы странно. Стоять на пути у самой себя.
Олег непонимающе нахмурился. Зоя Павловна фыркнула.
— Что за чушь ты несёшь?
— Я говорю, что рабочих нанимать действительно придётся, — я открыла папку. — И смету составлять. И решать, что делать с этим садом. Но решать это буду я.
Я повернула к ним главный документ. Договор купли-продажи. С моей подписью в графе «Покупатель».
— Потому что этот дом — мой. Я купила его на прошлой неделе. На свои деньги, которые заработала, «нажимая на кнопочки».
Наступила абсолютная, звенящая пустота. Олег смотрел на документ, потом на меня, его рот приоткрылся, но он не мог издать ни звука.
Зоя Павловна побледнела так, что её лицо стало похоже на восковую маску.
— Ты… врёшь, — прошептала она.
— Вовсе нет, — я спокойно закрыла папку. — Я просто не стала вам говорить. Хотела сделать сюрприз. Но ваш вчерашний спектакль немного изменил мои планы.
Я повернулась к мужу.
— Ты был прав, Олег. У меня нет корней. Поэтому я решила их создать. Сама. Но я не собираюсь тащить в свой новый дом чужие обиды и манипуляции.
Я посмотрела на свекровь, которая, казалось, вот-вот упадёт в обморок.
— Рояля здесь не будет, Зоя Павловна. И вашего кабинета тоже. Вы будете приходить сюда в гости.
Если я вас приглашу. И если вы научитесь уважать жену вашего сына.
Олег наконец обрёл дар речи.
— Аня… я… я не знал…
— В этом-то и проблема, Олег, — прервала я его. — Ты никогда не знаешь. Ты предпочитаешь верить, а не знать.
Ты позволил ей унижать меня, потому что это было проще, чем перечить матери. Так вот, это время прошло.
Я взяла ключи.
— Я дам тебе выбор. Ты можешь остаться там, со своей историей и своей мамой.
Или ты можешь поехать со мной, в наш общий дом. Но по моим правилам. Где мы — партнёры. А не спаситель и паразитка.
Я пошла к выходу, не оборачиваясь. Я знала, что он стоит там, разрываясь между прошлым, которое душило его, и будущим, которое требовало от него стать мужчиной.
Скрипнула дверь. Я услышала за спиной неуверенные шаги. Это был первый шаг Олега ко мне. И к самому себе.
***
Прошло два месяца. В поместье вовсю кипела работа. Запахи сырости и забвения сменились запахами свежей штукатурки, дерева и краски.
Мы с Олегом почти каждый день приезжали сюда после работы.
Он сменил офисный костюм на рабочую одежду и с каким-то остервенелым усердием помогал бригаде: таскал мешки, выносил строительный мусор, учился класть плитку.
Он почти не говорил о том дне. Но его действия говорили за него. Он не просто строил дом, он строил мост. Через пропасть, которая чуть не разделила нас навсегда.
Наши разговоры стали другими. Тише, но глубже. Мы обсуждали цвет стен в будущей спальне, спорили, где лучше разбить клумбу.
И за этими бытовыми мелочами проступало главное: мы снова становились командой.
Однажды субботним днём, когда мы разбирали старые вещи на чердаке, Олег вдруг замер, держа в руках пыльный фотоальбом.
— Я был неправ, Ань, — сказал он, не глядя на меня. — Когда говорил про историю, про корни… Я так боялся потерять прошлое, что чуть не потерял будущее.
— Прошлое никуда не денется, — ответила я, присев рядом. — Вопрос в том, что мы с ним делаем. Превращаем в алтарь для поклонения или в фундамент для чего-то нового.
Он кивнул и впервые за долгое время улыбнулся мне той самой улыбкой, в которую я когда-то влюбилась.
В этот момент внизу хлопнула входная дверь. Мы переглянулись. Кроме нас, в доме никого не должно было быть.
Мы спустились и увидели в холле Зою Павловну. Она выглядела… иначе. Не было в ней былой воинственности.
Она стояла, растерянно оглядываясь на обновлённые стены, и в руках держала какой-то сверток.
— Я… я проходила мимо, — неуверенно начала она. — Решила зайти. Посмотреть.
Олег шагнул вперёд, мягко преграждая ей путь.
— Мама, мы же договаривались. Нужно было позвонить.
Это был новый Олег. Спокойный, уверенный, устанавливающий границы.
— Да-да, конечно, — она потупилась. — Я просто… вот. Это скатерть. Бабушкина ещё. Ручная вышивка. Я подумала, может, пригодится вам здесь.
Она протянула сверток мне. Это была её последняя попытка, отчаянный жест, попытка встроиться в нашу новую жизнь через старые вещи, через прошлое.
Я взяла скатерть. Она была красивой, но пахла нафталином и несбывшимися надеждами.
— Спасибо, Зоя Павловна, — ровно сказала я. — Это очень мило. Но, боюсь, она не впишется в наш новый интерьер. У нас будет другой стиль.
Я протянула сверток обратно. Это не было грубостью. Это была констатация факта. Мы строим свой мир, со своими вещами и своими правилами.
Она смотрела то на меня, то на Олега, ожидая, что он сейчас бросится её утешать.
Но он молчал, стоя рядом со мной. Его молчание было моим главным ответом.
Зоя Павловна молча взяла скатерть и, не говоря ни слова, развернулась и ушла.
Мы остались вдвоём посреди нашего гулкого, наполненного светом и надеждой дома.
— Ты была права, — сказал Олег, взяв меня за руку. — Корни — это не то, что в земле. Это то, что мы держим в руках. Вместе.
Я посмотрела на наши сцепленные пальцы. На его — в мозолях и строительной пыли.
На свои — которыми я «нажимала на кнопочки». И я поняла, что мы наконец-то строим что-то настоящее. Не родовое гнездо. А просто дом. Наш дом.
Но позже мы всё же помирились со свекровью, она нашла в себе силы извиниться.
