— Свет, мне нужно тысяч пять. Там акция на премиум-аккаунт, я не могу упустить.
Он произнёс это, обращаясь к её спине, и слова повисли в густом кухонном воздухе, пропитанном запахом жареной курицы и моющего средства. Кирилл стоял на пороге, не решаясь войти. Горящий стыд от вчерашнего разгрома ещё не остыл. Его взвод был смят, а его танк, неповоротливый и слабо бронированный, лопнул как мыльный пузырь от первого же точного попадания. Он помнил едкие смешки в голосовом чате, замаскированные под дружеское сочувствие. «Да, Кирюх, без голды ты тут мясо», — протянул кто-то из парней, и эта фраза въелась ему под кожу, как заноза. Он был мясом. Расходным материалом. И сегодня он твёрдо решил это изменить.
Светлана не обернулась. Она сидела за столом, склонившись над ровными стопками купюр, будто полководец над картой боевых действий. Это был её священный ритуал в день зарплаты. Деньги, только что извлечённые из банкомата, ещё пахнущие пластиком и чужими руками, она раскладывала по старым почтовым конвертам. Её мир был предельно ясен и упорядочен. На одном конверте было выведено аккуратным почерком «Квартира», на другом — «Еда», на третьем, самом тонком, — «Непредвиденное». Она не просто делила бюджет, она строила крепость. Каждый рубль был кирпичом в стене, защищающей их от хаоса внешнего мира. И просьба Кирилла прозвучала как предательский удар тарана по воротам этой крепости.
Она закончила пересчитывать последнюю стопку, тщательно разгладила купюры и засунула их в нужный конверт. Только после этого она медленно, словно нехотя, повернула голову. Её лицо было абсолютно спокойным, даже отрешённым. Она посмотрела на него так, как смотрят сквозь стекло на экспонат в музее.
— Пять тысяч? — её голос был тихим и ровным, без тени удивления или гнева. — На пиксели?
Это слово — «пиксели» — ударило его сильнее вчерашних насмешек. Оно обесценивало всё: его азарт, его команду, его маленькие виртуальные победы и большие поражения.
— Это не пиксели, Свет! Ты не понимаешь! — он шагнул в кухню, его голос обрёл силу отчаяния. — Это… это как шахматы, только быстрее! Там стратегия, тактика! Все парни вложились, у всех топовая техника. А я выезжаю на бой, как на консервной банке! Меня унижают на глазах у всех! Это вопрос репутации!
Он пытался подобрать правильные слова, объяснить ей значимость этого невидимого мира, но натыкался на её холодный, оценивающий взгляд. Он говорил о репутации, а она видела перед собой тридцатилетнего мужчину, выпрашивающего деньги на игрушки.
Она выслушала его, не моргнув. Потом молча встала. Её движения были плавными и экономичными. Она обошла стол, прошла мимо него, стоявшего посреди кухни, и направилась в комнату. В их общую спальню, где в углу располагалось его рабочее, а по факту — игровое место. Его алтарь.
Кирилл растерянно пошёл за ней, не понимая, что происходит. Она подошла к столу. Её взгляд скользнул по монитору, по мышке и остановился на клавиатуре. Его гордость. Чёрная, матовая, с агрессивными гранями и программируемой RGB-подсветкой, переливающейся всеми цветами радуги. Дорогая механика, на которую он откладывал с обедов три месяца, уверяя Светлану, что это «для работы, чтобы пальцы не уставали».
Она взяла клавиатуру обеими руками. Вещь, созданная для быстрых и точных нажатий, для виртуальных сражений, выглядела в её ладонях громоздкой и нелепой. Она не стала её рассматривать. Она просто примерилась, как плотник примеривается к доске перед ударом топора.
И ударила.
Не со всей силы, нет. Удар был коротким, деловитым и чудовищно эффективным. Она шагнула к дверному проёму и хрястнула клавиатурой о деревянный косяк. Раздался отвратительный звук трескающегося пластика, смешанный с сухим щелчком ломающихся микросхем. Корпус развалился, обнажив свои электронные внутренности. Несколько квадратных клавиш с буквами отлетели в сторону и заскакали по полу, как чёрные жуки.
Она разжала руки, и остатки его гордости с глухим стуком упали на пол.
— Вот тебе твой премиум-аккаунт, — произнесла она всё тем же ледяным, бесцветным голосом, глядя не на него, а на дело своих рук. — Это был первый взнос. Подойдёшь ко мне ещё раз с такой просьбой — я твой системный блок с балкона выброшу. Ужинать будешь?
Светлана произнесла это, стоя в дверях комнаты, как будто ничего не произошло. Как будто у ног Кирилла не лежали обломки его маленького мира, а на дверном косяке не алела свежая вмятина — шрам, оставленный её рукой. Он не ответил. Он опустился на колени и принялся собирать разлетевшиеся клавиши. F, J, Пробел. Они были холодными и гладкими, как речная галька. Он смотрел на них, на расколотый пластиковый корпус, и чувствовал, как внутри него что-то каменеет. Шок сменялся холодной, кристально чистой яростью. Он понял, что слова кончились. Они больше не работали в этом доме. Она установила новый язык общения — язык разрушения. И чтобы быть услышанным, ему придётся выучить этот язык.
Он молча собрал остатки клавиатуры в коробку. Молча сел за стол, когда она поставила перед ним тарелку с гречкой и куриной ногой. Они ели в полной тишине, нарушаемой лишь стуком вилок о фаянс. Телевизор в гостиной что-то бубнил про международные отношения, но его звук не проникал в плотный кокон отчуждения, образовавшийся вокруг кухонного стола. Светлана ела с хорошим аппетитом, её лицо было безмятежным. Она не смотрела на него. Она выиграла этот раунд, и теперь просто восстанавливала силы.
Позже, лёжа в кровати, он ждал. Он лежал на своей половине, она — на своей, и между ними пролегала невидимая демаркационная линия. Он слушал её дыхание. Сначала оно было частым, потом стало глубже, ровнее. Он ждал почти час, пока не убедился, что она крепко спит. Тогда он осторожно, стараясь не скрипнуть пружинами, встал с кровати.
Его целью была ванная. Там, на стеклянной полке над раковиной, находился её алтарь. Её арсенал. Коллекция баночек, тюбиков и флаконов, стоимость которой, как он смутно прикидывал, была сопоставима со стоимостью неплохого подержанного компьютера. Он никогда не вникал в названия, но знал, что вот этот тяжёлый матовый флакон с золотой крышкой — французские духи, которые она берегла для особых случаев. А вот эта белая банка с лаконичной надписью на немецком — какой-то чудодейственный крем, который она заказывала через интернет.
Он подошёл к полке. В тусклом свете ночника, пробивающемся из коридора, стеклянные и пластиковые поверхности хищно поблёскивали. Он не стал ничего бить. Шум был ни к чему. Его месть будет тихой и методичной.
Он взял первый попавшийся тюбик. Дорогой тональный крем. Открутил крышку и медленно, с нажимом, выдавил густую бежевую массу прямо в раковину. Она легла на белый фаянс отвратительной, бесформенной гусеницей. Следующей была ярко-красная помада в тяжёлом металлическом футляре. Он выкрутил стержень до конца и с хрустом сломал его о край раковины. Алый, жирный кусок упал на останки крема, как капля крови.
Он действовал без спешки, с холодным, почти научным интересом. Он открывал баночки с кремами и пальцем выгребал их содержимое, размазывая по стенкам раковины. Он брал палетки с тенями, подцеплял ногтем спрессованные цветные квадратики и крошил их в разноцветную пыль. Синий, зелёный, золотой — всё смешивалось в грязную серо-бурую массу. Раковина превращалась в осквернённую палитру безумного художника.
Затем настала очередь духов. Её сокровища. Он брал флакон за флаконом, откручивал крышки и просто переворачивал их над сливом. Терпкий, сладкий, мускусный, цветочный — ароматы смешивались в воздухе, создавая густую, удушающую какофонию запахов. Это была вонь войны. Запах уничтоженных ценностей. Последним он взял тот самый, заветный флакон. Жидкость внутри него была янтарного цвета. Он вылил и её, до последней капли.
Когда всё было кончено, он посмотрел на дело своих рук. Раковина была забита разноцветной, благоухающей жижей. Пустые флаконы и изуродованные футляры валялись на полке и на полу. Он не чувствовал ни удовлетворения, ни вины. Только пустоту. И ощущение восстановленного равновесия. Он сделал свой ход. Он ответил на её языке. Теперь очередь была за ней. Он тихо вышел из ванной и лёг в постель.
Утро пришло не как облегчение, а как приговор. Кирилл проснулся оттого, что рядом с ним было пусто. Он открыл глаза и увидел аккуратно заправленную половину кровати Светланы. Из кухни доносился тихий стук и запах варящегося кофе. Она встала раньше. Она уже знала. Он не сомневался в этом. Он лежал, вслушиваясь в звуки квартиры, и каждый из них — щелчок зажигалки у плиты, журчание воды из крана — отдавался в его голове гулким эхом ожидания. Он ждал крика, ждал грохота, ждал, что она ворвётся в спальню с обвинениями. Но ничего не происходило.
Он услышал, как её шаги удалились из кухни и направились в сторону ванной. И замер. Вот оно. Сейчас. Он весь превратился в слух, пытаясь уловить хоть какой-то звук из-за закрытой двери. Он ожидал услышать сдавленный вскрик, звук падающего на пол флакона, проклятие. Но из ванной не доносилось ничего. Абсолютная, неестественная тишина, которая была страшнее любого вопля. Через минуту он услышал, как коротко включили и выключили воду, и снова тишина. Эта тишина длилась вечность.
Когда она вышла из ванной и вошла в спальню, он сделал вид, что спит. Он смотрел на неё сквозь ресницы. Её лицо не исказила гримаса ярости, оно стало абсолютно непроницаемым, спокойным до жути. Словно кто-то выключил в ней все эмоции, оставив лишь холодную, работающую оболочку. Она подошла к шкафу, выбрала одежду, спокойно оделась. Она двигалась плавно, без единого резкого движения, будто боялась расплескать ту чёрную, ледяную ярость, что переполняла её изнутри.
Весь день они существовали в параллельных вселенных, случайно пересекаясь в тесном пространстве квартиры. Она приготовила завтрак, поставила перед ним тарелку. Он механически ел, не чувствуя вкуса. Она смотрела какой-то сериал по телевизору, он — бесцельно щёлкал каналами на своём ноутбуке, который казался ему теперь жалкой пародией на настоящий компьютер. Они не разговаривали. Не было ни упрёков, ни вопросов. Воздух в квартире стал плотным, тяжёлым, его можно было резать ножом. Кирилл чувствовал себя сапёром на минном поле, который ждёт неизбежного взрыва. Это выматывало хуже любой ссоры. Он предпочёл бы крики и битьё посуды этому молчаливому, тягучему ожиданию расправы.
Вечером он не выдержал. Ему нужно было что-то сделать, как-то нарушить это оцепенение. Он достал из кладовки старую, пожелтевшую от времени офисную клавиатуру с залипающими клавишами. Подключил её к системному блоку. Сам факт этого действия показался ему актом неповиновения. Он садился на свой трон, пусть и с убогим скипетром в руках. Он надел наушники, запустил игру. Он не собирался воевать, просто хотел укрыться в привычном мире, спрятаться за экраном монитора от её молчаливого присутствия.
Он не услышал, как она вошла. Он почувствовал, как изменился свет в комнате, как на него упала тень. Он снял одно ухо наушника и обернулся.
Светлана стояла в метре от него. В руках она держала обычное оцинкованное ведро, доверху наполненное водой. Такое ведро они использовали для мытья полов. Вода в нём тяжело колыхалась, отражая тусклый свет лампы. Её лицо по-прежнему ничего не выражало. Она смотрела не на него, а на гудящий системный блок, стоявший на полу у его ног.
Она сделала шаг вперёд. Кирилл инстинктивно вжался в кресло. Он хотел что-то сказать, крикнуть, вскочить, но его тело парализовало. Она подошла вплотную к столу. Затем, с той же медлительностью и неотвратимостью, с какой ледник сползает с горы, она наклонила ведро.
Он не успел закрыть глаза. Он видел всё. Широкая, поблёскивающая струя воды обрушилась на верхнюю решётку системного блока, исчезая в его работающих внутренностях. Раздался короткий, злой треск. Вентиляторы захлебнулись и замерли. Из щелей корпуса вырвался тонкий дымок с резким запахом горелого пластика и озона. Экран монитора моргнул в последний раз и погас навсегда.
Она вылила всё, до последней капли. Пустое ведро с грохотом упало на пол. Шипение внутри мёртвого железного ящика стало единственным звуком в комнате.
Компьютер был мёртв.
Этот факт не сразу дошёл до сознания Кирилла. Сначала был только запах — едкая, тошнотворная вонь горелой изоляции и озона, заполнившая всю комнату. Потом звук — тихое, мерное капанье воды, стекающей с мёртвых плат на ламинат. И наконец, тишина. Та самая оглушительная тишина, которая бывает только после внезапной смерти чего-то важного. Чёрный прямоугольник монитора смотрел на него как пустая глазница. Мир, в котором он был кем-то, в котором у него была цель и репутация, схлопнулся в одну секунду, оставив после себя лишь лужу на полу и вонь.
Он медленно, как старик, повернул голову. Светлана всё ещё стояла рядом, пустой оцинкованный таз валялся у её ног. Она смотрела на него. Не со злостью, не с торжеством. Её взгляд был взглядом человека, который только что выполнил грязную, но необходимую работу. Как хирург, ампутировавший поражённую гангреной конечность.
Внутри Кирилла что-то оборвалось. Не осталось ни злости за разбитую клавиатуру, ни мстительного удовлетворения за уничтоженную косметику. Осталась только звенящая, всепоглощающая пустота. Война закончилась его полным и безоговорочным разгромом.
— Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделала? — его голос был хриплым и чужим. Он не узнавал его.
Он поднялся с кресла. Вода под ногами противно хлюпнула. Он сделал шаг к ней, и она не отступила. Они стояли так близко, что он мог видеть своё искажённое отражение в её расширенных зрачках.
— Ты убила его, — продолжил он, и слова начали литься из него потоком, горьким и неудержимым. — Это было не просто железо, дура! Это было единственное место, где я не чувствовал себя ничтожеством! Единственное! А ты пришла и утопила его в ведре с водой для мытья полов. Ты со своими конвертами, со своей правильностью! Ты думаешь, в этом жизнь — разложить деньги по стопочкам? Мы не живём, Свет, мы существуем! От зарплаты до зарплаты, от одного твоего «надо» до другого! Я задыхаюсь здесь! А там… там у меня были друзья, была цель! А ты всё это… всё это превратила вот в это!
Он обвёл рукой комнату: лужа на полу, мёртвый компьютер, разбросанные клавиши от разбитой клавиатуры. Весь его мир, уместившийся в одном углу спальни, был разрушен до основания.
Она молчала, пока он не выдохся. Она дала ему выговориться, выплеснуть всё до последней капли. И когда он замолчал, тяжело дыша, она посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде не было ни капли сочувствия. Только холодная, как сталь, констатация факта.
— Я свои деньги, милый ты мой, на твои поганые компьютерные игрушки тратить не собираюсь! И если тебе это не нравится, можешь валить жить к своим дружкам, с которыми постоянно играешься в свои танчики!
Она произнесла это тихо, почти буднично. Но каждое слово было отлито из свинца. Это не было криком или упрёком. Это был приговор. Окончательный и не подлежащий обжалованию. Она сделала короткую паузу, давая ему осознать всю тяжесть сказанного, и закончила, отрезая последний путь к отступлению.
Сказав это, она спокойно наклонилась, подняла с пола пустое ведро, развернулась и вышла из комнаты. Он не услышал, как она хлопнула дверью. Он услышал, как на кухне снова зажурчала вода в кране. Она просто пошла мыть ведро.
А он остался стоять посреди комнаты. Один. В луже воды, в запахе гари и в абсолютной, оглушающей тишине своего рухнувшего мира. Война была окончена. И победителей в ней не было…
