Утро пахло нагретой солнцем пылью и близкой рекой. Зоя повернула ключ в тугом замке, и дверь медпункта нехотя поддалась, скрипнув, словно старик, которого разбудили слишком рано. В нос ударил знакомый, почти родной запах хлорки и лекарств — единственный островок привычного мира в этой чужой деревне. Она шагнула внутрь, и сердце забилось чаще, гулко отдаваясь в ушах.
Первый самостоятельный рабочий день. Не практика под бдительным оком наставника, не экзамен, где за спиной стоит профессор, готовый поправить. Здесь она была одна. Зоя Васильевна, фельдшер. Звучало солидно, но ощущалось тревожно.
Она разложила на стерильной салфетке инструменты, проверила ампулы в шкафчике, перелистала журнал учёта. Каждое движение было выверенным, точным, как учили. Но за этой внешней правильностью скрывался леденящий страх. Страх ошибки. В городе, в больнице, ответственность была коллективной. Здесь, в этой глуши, между ней и здоровьем, а может, и жизнью десятков людей не было никого. Одно неверное решение, один пропущенный симптом — и вина будет только её. Эта мысль тяжелым камнем легла на душу.
Первыми, как и ожидалось, потянулись старушки. Это был своеобразный «день смотрин». Они входили по одной, здоровались, внимательно разглядывая молодую девушку в идеально белом халате. Просили померить давление, жаловались на ломоту в суставах, спрашивали совета насчёт травяных отваров. Зоя скрупулёзно записывала каждую жалобу в карточку, отвечала вежливо и строго по учебнику, цитируя инструкции Минздрава. Она чувствовала их оценивающие взгляды и понимала — это не просто пациенты, это комиссия, выносящая вердикт: годится или нет.
Когда последняя бабушка, удовлетворенно кивнув, вышла, Зоя было вздохнула с облегчением, но дверь снова скрипнула. На пороге стоял кряжистый старик с седой бородой, одетый в простую рабочую рубаху. Он смущенно переминался с ноги на ногу, пряча правую руку за спиной, замотанную в какую-то грязную тряпицу. Дед Егор. Зоя сразу поняла — это не давление. Это был её первый настоящий, серьёзный случай.
— Проходите, дедушка, присаживайтесь. Что у вас случилось? — голос Зои прозвучал неожиданно ровно и профессионально, хотя внутри всё сжалось.
Дед Егор нерешительно подошёл к стулу, сел и положил на стол свою замотанную руку. Он медленно, морщась от боли, размотал тряпку. Зоя с трудом подавила возглас ужаса. Кисть и особенно большой палец были страшно раздуты, кожа натянулась до блеска и приобрела багрово-синюшный оттенок. В центре этого воспалённого кошмара виднелась крошечная чёрная точка, вокруг которой всё и пульсировало.
— Это что же такое? Давно у вас? — спросила она, осторожно надевая перчатки.
— Да уж с неделю будет, — пробурчал дед Егоor. — Занозу посадил, когда забор чинил. Думал, сама выйдет… А оно вон как разнесло. Третий день уж и температура держится, и дёргает, спасу нет.
Зоя в шоке смотрела на запущенную рану. Это была не просто заноза, это был уже абсцесс, флегмона, требующая немедленного хирургического вмешательства. Любое промедление грозило сепсисом. Она подняла на старика строгий взгляд.
— Дед Егор, здесь я вам ничем помочь не могу. Это очень серьёзно. Нужно срочно в районную больницу, к хирургу. Я вам сейчас выпишу направление, поедете немедленно.
Она быстро заполнила бланк, поставила печать и протянула ему. В её действиях была непоколебимая уверенность выпускницы-отличницы, знающей протокол наизусть.
Но старик даже не взглянул на бумажку. Он уставился на Зою с недоумением и упрямством.
— Куда ехать-то? В город? Да ты что, дочка! У меня хозяйство, куры, коза… Жена к сестре в соседнюю деревню уехала, до выходных не вернётся. Кто за скотиной приглядит? Не поеду я никуда.
— Вы не понимаете! — Зоя начала терять терпение. — Это опасно для жизни! Вам нужно вскрывать нагноение.
— Так ты и вскрой, — просто ответил дед. — Ты же доктор, вот и лечи. Почисть, забинтуй, а в город я не поеду.
Его слова ударили Зою, как пощёчина. Как он не понимает? Это не её компетенция! Это грубейшее нарушение всех инструкций.
— Я фельдшер, а не хирург! — отчеканила она. — Такие вещи делают только в стерильных условиях операционной. Я не имею права. Этим должен заниматься хирург!
Дед Егор тяжело вздохнул, глядя на неё, как на неразумное дитя. Он скомкал в кулаке выданное направление, поднялся и, не говоря ни слова, побрёл к выходу. Дверь за ним тихонько хлопнула.
Зоя осталась одна, в звенящей тишине своего правильного, стерильного мирка. Она чувствовала не правоту, а опустошение. Вечером, сидя на кухне у Марфы Степановны, у которой снимала комнату, она с обидой рассказывала о твердолобом старике, не понимающем очевидных вещей. Пожилая женщина молча слушала, помешивая чай ложечкой, и в её глазах читалось что-то такое, чего Зоя пока не могла понять.
На следующее утро тишину медпункта разорвал грохот. Дверь распахнулась так, что ударилась о стену, и на пороге появился запыхавшийся молодой парень лет двадцати пяти. В его глазах плескалась паника.
— Зоя Васильевна! Скорее! Поехали со мной, срочно! — выпалил он.
— Что случилось? Кто болен? — Зоя инстинктивно схватила свою медицинскую сумку.
— Потом объясню! Трактор у крыльца, поехали! — торопил парень, которого, как позже выяснилось, звали Тимофеем.
Дорога была ужасной. Трактор подбрасывало на каждой кочке, а Зоя, вцепившись в край сиденья, пыталась добиться от Тимофея внятных объяснений. Наконец, перекрикивая рёв мотора, он рассказал. Они ехали в лес, на делянку лесорубов.
Один из них, Алексей, по прозвищу Лёха, — мужик хороший, но как выпьет, становится невменяемым. Хватается за топор, крушит всё вокруг, кидается на людей. Прежний фельдшер, дядя Миша, в таких случаях приезжал и делал ему укол снотворного. Лёха засыпал, а наутро просыпался тихий и виноватый. Так и спасались.
Зоя слушала, и её лицо каменело от возмущения. Это что ещё за средневековье? Успокаивать пьяного дебошира уколом? Это же не медицинская помощь, а чистое потакание алкоголизму и распущенности! Вместо того чтобы лечить его от зависимости, они просто купируют симптомы самым диким способом.
— Это возмутительно! — крикнула она Тимофею. — Я не буду этого делать! Это не входит в мои обязанности!
Но трактор уже сворачивал с просёлочной дороги на лесную просеку. Через несколько минут они подъехали к небольшому строительному вагончику, возле которого происходила настоящая свалка. Трое мужчин с огромным трудом удерживали четвёртого — здоровенного, красного от ярости Лёху. В его руке был зажат топор, которым он отчаянно размахивал. Его глаза были совершенно безумны.
— Вот, Васильевна, делай что-нибудь! — крикнул один из мужиков, Александр, по прозвищу Саня.
Зоя вышла из трактора, брезгливо поджав губы. Она окинула взглядом эту безобразную сцену и заговорила ледяным, назидательным тоном, будто читала лекцию нерадивым студентам.
— Успокаивать пьяных — это работа полиции, а не фельдшера. Алкоголизм — это болезнь, которую нужно лечить, а не поощрять уколами! Вам всем должно быть стыдно!
Мужики замерли, ошарашенно глядя на неё. Даже Лёха на мгновение затих.
— Везите меня обратно, — отрезала Зоя, поворачиваясь к Тимофею. — Моя помощь нужна больным людям, а не пьяницам.
Она забралась обратно в кабину, демонстративно отвернувшись. За её спиной послышался отчаянный крик, звук удара и чей-то стон, но она заставила себя не оборачиваться. Она всё сделала правильно. По инструкции.
***
После случая на делянке деревня будто вымерла для Зои. Нет, с ней не ругались, не кричали ей в лицо обвинений. Её просто перестали замечать. Она шла по улице, и встречные мужики, которые раньше приветливо кивали, теперь отводили глаза и сухо цедили «здрасьте» в сторону. Женщины у колодца замолкали, когда она подходила, и провожали её тяжёлыми, осуждающими взглядами. Вокруг неё образовалась ледяная стена молчания и отчуждения, которая давила гораздо сильнее любой открытой вражды.
Самое болезненное столкновение произошло в местном магазине. Зоя пришла за хлебом. За прилавком стояла Анна, жена того самого лесоруба Сани. Обычно приветливая и улыбчивая, сейчас она смотрела на Зою с откровенной ненавистью. Пробив чек, она протянула сдачу и язвительно бросила, чтобы слышали все в небольшой очереди:
— Что, плохо в медучилище училась, двоечница, раз тебя к нам в глушь сослали? Нормальные-то врачи людей лечат, а не калечат.
Зоя вспыхнула, как от пощёчины. Она хотела что-то ответить, возразить, но слова застряли в горле. Схватив хлеб, она выбежала из магазина, едва сдерживая слёзы. Вечером её ждал ещё один удар. Марфа Степановна, наливая ей чай, посмотрела на неё своим пронзительным, всё понимающим взглядом и тихо, беззлобно сказала:
— Не справишься ты тут, дочка. Сердце у тебя, может, и доброе, да только закрыто оно правилами, как сундуком на замке. А люди-то живые, им не по инструкции жить надобно.
Это стало последней каплей. Зоя вскочила из-за стола и, ничего не видя перед собой от слёз, побежала из дома. Она бежала, пока не выбежала на берег реки. Там, упав на траву, она дала волю своему отчаянию. Она рыдала горько, навзрыд, от обиды, от несправедливости, от полного непонимания. За что? За что они так с ней? Она же просто делала свою работу, следовала протоколу, всё делала правильно!
— Хватит реветь. Слезами горю не поможешь.
Зоя вздрогнула и подняла заплаканное лицо. Рядом с ней стоял Тимофей. Его лицо было суровым.
— Ты думаешь, они на тебя злятся, потому что ты им лекцию прочитала? — он сел рядом на корточки. Голос его был резким, но не злым. — Ты хоть понимаешь, что натворила? Дед Егор слёг с заражением крови, температура под сорок, его вчера вечером на «скорой» еле довезли до района. Ещё бы день — и не спасли бы. А всё потому, что наш «правильный» фельдшер побоялся ручки замарать и просто вышвырнул его за дверь.
Зоя замерла, её плач оборвался.
— А на делянке, — продолжал Тимофей безжалостно, — после того как ты гордо уехала, Лёха всё-таки вырвался и рубанул топором. Сане по руке попал. Кровищи было — ужас. Если бы мы его впятером не скрутили, он бы и себя, и других покалечил. А ты… ты просто умыла руки.
Он помолчал, давая ей осознать сказанное.
— Пойми ты, дурёха, — его голос немного смягчился. — Дед Егор никогда бы сам в город не поехал. Он из тех, кто скорее умрёт в своей избе, чем бросит хозяйство. Ему нужна была помощь здесь и сейчас, хоть какая-то. А Лёха… да, он алкаш. Но в тот момент он был опасен, как дикий зверь. И его надо было остановить, а не воспитывать. За своими бумажками и правилами ты людей живых не увидела. Твоя «правильность» оказалась хуже любого равнодушия. Она оказалась бесчеловечной.
Слова Тимофея били наотмашь, но в них была горькая правда. Инструкции, протоколы, правила… всё это вдруг показалось ей ничтожной шелухой. Она отказала в помощи старику, потому что это было «не по правилам». Она бросила людей в опасности, потому что это было «не её работа». Она видела перед собой не страдающих людей, а «случаи», пункты из учебника. И вот результат — один чуть не умер, другой ранен. И всё из-за неё. Из-за её слепой, горделивой правоты.
Зоя сидела на берегу, и слёзы высохли на её щеках. Внутри что-то надломилось и перестроилось. Исчезла обида, ушло недоумение. Остались только жгучий стыд и ясное, холодное понимание того, что нужно делать. Она подняла на Тимофея решительный взгляд.
— Вези меня обратно. К лесорубам. Немедленно.
Тимофей молча кивнул, словно ждал этих слов.
Они бегом вернулись в деревню. Зоя на несколько минут заскочила в медпункт. Теперь она двигалась иначе — не как вчерашняя студентка, а как хирург перед операцией. Быстро, сосредоточенно, без лишних движений. В сумку полетели шовный материал, антисептики, обезболивающее, перевязочные пакеты, шприцы. Она схватила ампулу того самого снотворного, на которое вчера смотрела с презрением. В тракторе, пока они снова тряслись по лесной дороге, повисло неловкое молчание.
— Я Зоя, — первой нарушила его она, повернувшись к парню.
— Тимофей, — просто ответил он, и в его взгляде она впервые увидела не осуждение, а что-то тёплое.
На делянке их встретили мрачно и недоверчиво. Мужики сидели у вагончика, атмосфера была гнетущей.
— Опять приехала, лекции читать? — враждебно буркнул один из них.
Зоя проигнорировала выпад. Она подошла прямо к Сане, который сидел на бревне, прижимая к себе кое-как перевязанную руку. Его лицо было бледным и испуганным.
— Дайте-ка посмотреть, — сказала она властным, но спокойным тоном, который не терпел возражений.
Она осторожно размотала тряпку. Рана была глубокой, края рваные. Зоя профессионально оценила повреждение.
— Ничего, Александр, жить будешь, — она попыталась улыбнуться, чтобы успокоить его. — Даже на гитаре играть сможешь. Если умел, конечно.
Саня слабо улыбнулся в ответ. Зоя мгновенно организовала процесс. Она велела принести ещё одну лампу, вскипятить воду. Мужики, видя её уверенность, безропотно подчинялись. Она обработала рану, сделала укол обезболивающего и, когда оно подействовало, принялась зашивать. Её руки не дрожали. Стежок за стежком, она аккуратно стягивала края раны, работая так, словно всю жизнь только этим и занималась. Мужчины смотрели на неё с изумлением. Это была не та заносчивая девчонка, что приезжала вчера.
Закончив с перевязкой, она спросила:
— Где Алексей?
Ей молча указали на вагончик. Лёха сидел на нарах, обхватив голову руками. Он был трезв, разбит и подавлен. Увидев Зою, он вжал голову в плечи.
— Я… я не хотел, Васильевна… — пробормотал он.
— Знаю, — тихо ответила Зоя. Она набрала в шприц снотворное. — Тебе поспать надо, Алексей. А завтра мы с тобой поговорим. Серьёзно поговорим. Про больницу, про кодирование. Если не бросишь пить — или в тюрьму сядешь, или кто-нибудь тебя в лесу прикопает. Понял?
Он посмотрел на неё затравленным, но осмысленным взглядом и молча кивнул, подставляя плечо. Через десять минут он уже спал. Зоя вышла из вагончика. На неё смотрели совсем другими глазами.
Зоя проспала всего пару часов, но проснулась с ясной головой. Когда она вышла на кухню, Марфа Степановна окинула её внимательным взглядом и кивнула своим мыслям.
— Поумнела будто за ночь, — негромко сказала она.
Зоя не пошла в медпункт. Схватив свою потяжелевшую сумку, она целенаправленно направилась по улице к дому деда Егора. Она знала, что его увезли, но чувствовала, что должна пойти туда, хотя бы извиниться перед его женой. Но когда она подошла к калитке, то увидела во дворе машину «скорой помощи». Из дома как раз выносили на носилках деда Егора, чтобы везти обратно. Он был бледен, измучен, но в сознании. Рядом хлопотала его вернувшаяся жена, маленькая, заплаканная женщина.
Оказалось, в районной больнице хирург просто вскрыл нарыв, промыл и отправил обратно, сказав, что остальное — ежедневные перевязки и уколы антибиотиков — работа местного фельдшера. Зоя поняла, что это её второй шанс.
— Здравствуйте. Я ваш новый фельдшер, Зоя Васильевна, — сказала она, входя в дом. — Давайте я всё сделаю.
Не говоря больше ни слова, она вымыла руки, надела чистый халат, перчатки и подошла к кровати, где уже лежал стонущий дед. Его жена смотрела на неё с недоверием и надеждой. Зоя осторожно разбинтовала руку. Картина была лучше, чем позавчера, но рана всё ещё была воспалённой, а из разреза сочился гной. Хирург убрал основное, но причина осталась.
Внимательно осмотрев рану, Зоя заметила то, что проглядел уставший врач в потоке пациентов — глубоко под кожей, в самой толще опухоли, темнел крошечный инородный кончик. Та самая заноза.
— Дед Егор, сейчас будет больно. Очень. Но один раз, — предупредила она.
Она взяла тонкий пинцет и хирургический зажим. Придержав кожу, она быстрым, точным и выверенным движением вошла в рану, ухватила кончик и потянула. Дед Егор вскрикнул, но Зоя уже вытащила то, что его мучило. Это была не заноза. Это был огромный, почти в два сантиметра, обломок старой, просмоленной щепки. Именно он не давал ране зажить.
Дед Егор выдохнул, и его лицо мгновенно разгладилось.
— Ох… отпустило… — прошептал он. — Вот же змея какая сидела…
Зоя почувствовала, как по его телу прошла волна облегчения. Она тщательно промыла рану, заложила мазь, сделала укол антибиотика и наложила чистую повязку.
— Вот, — она оставила на столе упаковку с антибиотиками и расписала на листке схему приёма. — Я буду приходить каждый день на перевязку. Если к вечеру температура не спадёт, я сама вызову «скорую» и поеду с вами.
Дед Егор и его жена смотрели на неё с безграничной благодарностью. Старик слабо протянул к ней свою здоровую руку и пожал её ладонь.
— Спасибо, дочка. Спасибо тебе.
***
Прошла неделя. За эту неделю Зоя изменилась до неузнаваемости, и вместе с ней изменилось отношение всей деревни. Теперь, когда она шла по улице, мужики первыми здоровались и с уважением снимали шапки. Женщины улыбались и наперебой звали на чай. Стена отчуждения рухнула, сменившись тёплым, искренним почтением.
Примирение с Анной, продавщицей, произошло без слов. Когда Зоя зашла в магазин, Анна встретила её широкой улыбкой.
— Васильевна, тебе сметаны свежей отложить? Саня просил передать спасибо. Рука заживает, как на собаке. Говорит, у тебя рука лёгкая.
Теперь вся деревня знала: их новый фельдшер — настоящая находка. Строгая, да, но справедливая и знающая. А главное — не бросит в беде. За эти несколько дней она успела вылечить застарелый кашель у пастуха, подобрать правильные лекарства от давления Марфе Степановне и даже съездить на дальний хутор принять роды у молодой женщины, не успевшей доехать до роддома. В деревне шёпотом, но с гордостью пересказывали историю и про делянку, и про деда Егора. Теперь все были уверены: такой специалист от них уже никуда не денется. Она — своя.
Замечали и другое. Трактор Тимофея теперь всё чаще и чаще стоял возле медпункта. Иногда он ждал Зою после работы, и они вместе шли к реке, о чём-то тихо разговаривая. А на прошлой неделе кто-то видел, как он, смущаясь, рвал для неё букет полевых ромашек на лугу.
Прошёл год. Деревня гуляла на свадьбе. Зоя в простом белом платье, с венком из тех самых ромашек в волосах, светилась от счастья рядом со своим Тимофеем. Дед Егор, полностью здоровый и бодрый, произносил витиеватый тост, а Саня с Лёхой (который после того случая закодировался и не пил ни капли) громче всех кричали «Горько!». Девушка, приехавшая в глушь работать «по инструкции», зажатая в тисках правил и страхов, нашла здесь нечто гораздо большее. Она нашла своё истинное призвание, уважение людей и свою любовь. Она нашла семью и стала для этой земли по-настоящему своей.
